Николай Лугинов - По велению Чингисхана

И всё это кровопролитие совершалось на глазах у пешего войска, состоявшего из китайцев – словно бы показательная казнь для них устраивалась. И она их действительно устрашила, ледяным холодом влилась в их кровь! Уж если конница такого могучего народа, как джирджены, терпит столь сокрушительное поражение, то разве могут сопротивляться они, простые люди, ставшие пешими воинами? – так думалось оцепеневшим от ужаса китайцам.

И всё же они заняли круговую оборону, став в десять рядов с поднятыми копьями. Монголы же и не думали налетать на них – они их просто расстреливали из луков с дальнего расстояния. Но самыми ужасными для воинов были мгновения, когда кого-то из китайцев монголы вытаскивали из плотного строя и волокли на аркане…

Долго ли может в таком аду, да ещё и в безводной степи, продержаться войско, даже немалое? Китайцы упорствовали дней семь, а потом были вынуждены сдаться на милость победителя

В ставке тойоны совещались: что делать с пленными?

– Столько их в наших руках теперь! Подумаем, как использовать, к какому делу их приставить, – обратился к собравшимся Мухулай, главенствовавший на совете.

– Можно их использовать по хозяйству, как прислужников, как чёрных работников. И в уходе за скотом пригодятся… Надо их разделить меж нашими, которые в тылу, в степи остались…

– А из самых крепких стоит «чёрное» войско собрать, чтобы оно нам щитом послужило, когда в битве такая надобность возникнет…

– Ладно. У кого ещё есть какие-то мысли на сей счёт? – вопрошал Мухулай.

– У меня предложение очень простое, – раздался голос молодого тойона, который едва ли не впервые оказался на совете, – в плен мы этих китайцев слишком много взяли. Нам столько без надобности. Надо поубавить: для того или иного дела отобрать лучших, крепких и выносливых, а прочих, мелочь всякую, полудохлых и слабых – их надо просто перебить!

– Ничего себе! Пленных? Паренёк, да ты думаешь, что говоришь?! Да кто ж после этого будет в плен нам сдаваться? Разве что дураки вроде тебя! – прикрикнул на юнца старик Соргон-Сура.

– Не надо на молодёжь накидываться! Пусть привыкают к тому, что мнение своё мы все высказываем откровенно. А если их с младых лет одёргивать, то кто ж из них вырастет? – заступился за своего питомца седовласый Аргас. – У нас всегда должен быть открытый и откровенный разговор, без осторожничанья и умолчаний. Иначе – лукавство будет…

– Ну, знаешь, не всё, что у тебя на уме, должно быть у тебя и на языке: таких болтунов разумными людьми не считают! – с ехидством ответил Соргон-Сура своему почтенному сверстнику.

– Да не суй ты мне в зад колючки языком своим! – привычно отшутился старик Аргас. – Знаю я тебя, целый век с тобой маюсь… Намекаешь, что я своих молодцов не научил мыслить правильно? Но ещё никто не выпадал из чрева матери в траву равным тебе, о мудрейший! Таким, как ты, способным говорить лишь безошибочные вещи, которые вышестоящим людям всегда по душе… Нет, дорогой мой, молодых надо долго учить, а уж чтоб настоящего тойона выпестовать, который судьбами людскими распоряжается – тут много лет и сил надобно. Это тебе не кумыс готовить…

– Ох, старики! Как сойдутся, так и начнут бодаться – ровно бычки норовистые! – воскликнул в сердцах Мухулай, но тут же строгим голосом направил разговор в деловое русло, потому что люди на совете, устав от прений, уже начали подзуживать двух спорящих стариков. – Не отвлекайтесь, мы собрались, чтоб важное дело решить. Вот и надо каждого выслушать, кто бы что ни говорил, и выбрать из многих мнений самое верное… Вот мы и выслушали этого молодого человека, и спасибо ему. Но то, что он предложил, большинству из нас не по нраву, ибо нам надо о будущем думать. Если второпях что-то решим, завтра это худом обернётся.

– Главное! Мы должны твёрдо постановить, что пленных не убиваем, что слову нашему верны. Иначе грязь падёт на доброе имя монголов. Такая грязь, что потом не отмоешься, – жёстко молвил предводитель главного войска Най. Молвил – словно гвоздь вбил.

– Я хочу своё слово сказать, – поднялся, прежде скрытый многими сидящими, Верховный судья Сиги Кутук. Все повернулись к нему: этот обычно молчаливый, не по годам рассудительный человек никогда не высказывался попусту.

– Всему своё время… Вот тут кумыс помянули, а ведь можно и кумыс водой разбавить. Но осторожно, на вкус всё время пробуя. Чуть перебрал воды – пресное питьё будет, безвкусное… Нас, монголов, мало, поэтому правильно делаем, что зовём к себе другие народы и племена. Но – меру в этом знать надо. Китайцев – тьма! И следует остерегаться, чтоб они наши ряды водянистыми не сделали…

– Вот это мудрые слова! – послышалось из уст сегуна Хубилая. – Я тоже полагаю так: достаточно тех мэгэнов, которые спас Боорчу, пожертвовав собой… Мы должны обратиться к ним с нашим твёрдым и горячим словом – с таким, чтоб оно их до пяток прожгло! И лучших из них введём в ряды нашей конницы.

– А с остальными мэгэнами что делать будем?

– А раздать их же запасы чарпы да отпустить на волю. Пусть по всему Китайскому илу добрые вести о нас пойдут!

– Но жалко же такую тьму людей отпускать, они нам в чёрных работах ох как пригодились бы! – воскликнул кто-то.

– Не точи зуб на то, чего на вкус не ведаешь, – повернулся к сказавшему это Хубилай. – Просто сказать: пригодились бы. А как прокормить столько мэгэнов? Сами же они себе пропитания не добудут: ведь ханьцы не охотятся, как мы. А от нашей пищи, непривычной для них, быстро ослабнут, бесполезными нам станут.

– Верно, да к тому же зачем нам столько пеших, ползающих по степи не быстрее вшей?

– И впрямь… Сколько они в день проходят?

– Самое большее – двадцать пять ли, это всего лишь четверть того, что конные медленной трусцой проедут…

– Да, неспешное войско, однако. А ведь вооружить да одеть столько мэгэнов – разоримся!

– А кормёжка? Сколько же риса им в день нужно…

– Да и не один бык понадобится, чтобы все это тащить.

– Нет уж, лучше их отпустить с миром да с припасами, как Хубилай предложил, – так постановили тойоны.

Однако сдавшиеся тумэны китайцев отпустили на волю лишь после того, как войска вошли в китайские владения, отгороженные от остального мира Великой Чаган Хэрэм – Китайской Стеной.

Поначалу освобожденные несказанно обрадовалась своему спасению. Но потом пришли в себя, задумались… И чем дольше они думали, тем сильней впадали в уныние. Оказалось, что теперь перед ними – не просто свобода, но и нежданная нужда, и такие заботы, что за голову схватишься. Теперь им предстояло проститься с прежней воинской жизнью, пусть и очень тяжкой и смертельно опасной. Предстояло начинать новую жизнь, совершенно неведомую.