Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Никто вдруг не становится полководцем, родная… Посмотри хоть на Бэлгитэя: в мирное время вместо того, чтобы обучать нукеров на охоте, чтоб осваивать азы строя и маневра, новые чужеземные машины и боевые доспехи, письменность, он только чешет язык о зубы, как шелудивый пес свой бок о колесо кибитки! И при этом ему, как лесной сойке, лишь бы трещать погромче… И не важно, кто перед ним растопыривает уши: высокородные, черные ли челядинцы! Он унижает своих тойонов на виду у нукеров! Он нетерпелив, чванлив, мелочен до злопамятства – и это военачальник? А возьми Аччыгый-тойона – это же лягушка, спешащая к болоту! – он, смеясь, отстранился от моей ладони, и мы встретились глазами: – Прыг-скок! Прыг-скок на лошадку – и спать… спать… спать…

– Уж больно ты умен… – но осуждения в голосе не слышалось. – Аччыгый понимает в лошадях, как никто…

– То-то и хорошо! – согласился Тэмучин – и за свое: – Братья мои… Взять Хачыана – научился лить кумыс в глотку, не двигая кадыком, а?! Хорош бурдюк, да тесьма тонка!..

– Да где же я тебе возьму других братьев, сын! Надо этих обуздывать, как положено старшему по возрасту, и хану к тому же!

– Это уже не ко времени… – вздохнул он. – Моя опора, мои четыре основных столба – Борохул, Сиги-Кутук, Кучу и Хохочу, четыре твоих приемных сына, четыре выкормыша… И знаешь, почему я в них уверен?

– Догадываюсь.

– Скажи сама.

– Да что уж говорить. Они не гнушались никаким трудом сызмальства… Они от войны к войне старались отличиться один перед другим, себя не жалея… Но ты – хаган, ты – хан и ты должен…

Он расправил мощные плечи, говоря:

– Я человек из крови, мяса и костей. Я, как и все, устаю…

– …ты должен тянуть свою кровную родову к вершине!

– А ты помнишь нашу первую радость в войнах – победу над мэркитами? Помнишь ты ее?..

– Как мне ее забыть? Помню, сынок…

– Тогда я сказал родне: я управлял вами, но победили мы вместе и благодаря вам. Я сказал: враг в ваших руках, решайте судьбы поверженных. Хотите – дайте им волю, не хотите – Бог вам судья, смотрите сами! Помнишь? Что тогда утворили Алтан с Хучаром? Они своей кровожадностью вскормили в мэркитах ненависть, и мы, может быть, навеки нажили себе кровного врага из-за одного принятого сгоряча неумного их решения! А как бездумно мои родичи перебили татар, уже беспомощных и безоружных? Они снова завязали узел неизбывной вражды! Так?

– Похоже на правду, – согласилась я: он умел убеждать, он похож на тебя, Джэсэгэй. – Похоже…

– Отчего же «похоже»? Это и есть правда. Если б решали мудрые женщины – сестры Усуйхан и Усуй! Пока им еще удается утишать волны ненависти к нам, но что будет потом – никто из нас не вечен: ни ты, ни я! А ведь даже кэрэитов, вечных наших союзников, мои родичи растаскивают между собой, деля целое ради призрачного личного могущества! Ф-фу! – дунь на это могущество и услышишь запах падали, оттаявшей из-под снега! А кто подстрекатель и зачинщик свар? Наш неугомонный Хасар! Ежики, вообразившие себя единорогами! И все бегут жаловаться к тебе… А ты на меня обижаешься… Конечно. Кто еще мне судья, кроме тебя? Что велишь, то и сделаю… Я хан, но ты – мать. И я подчинюсь…

И я обняла его ноги. До седых волос дожила твоя девчонка, Джэсэгэй, а ума – на пяточку помазать: то-то зачастили ко мне близкие сородичи и сыновья с жалобами на Тэмучина… Он и не отмечает их выдающихся заслуг, он и чинами их обделяет, и должностей для них жалеет… О, нам ли, с птичьими головами, понять суть тигриных мыслей Чингисхана? Нам ли понять черную бездну, заполняющую иногда его лазоревые глаза и вбирающую в себя весь свет и весь мрак Поднебесной?»

Ехали без остановок, пока не стало смеркаться, а встали у излуки реки, на высоком берегу полноводья. Ранее присланные нукеры поставили сурт для хотун, но она не стала входить во чрево жилища и велела постлать себе под открытым небом, как всякая потомственная кочевница.

Когда все отведали ужин, приготовленный нукерами, и уснули, утомленные переходом, она все еще вглядывалась в огоньки звездных кочевий, слушала плеск кормящихся рыб и сигнальные просвисты ночных пичуг, неведомо чем промышляющих во тьме вечного мира тайги.

Лошади хрупали травой согласно с мерными ударами сердца в груди Ожулун, и она едва не заснула, а может быть, и впала в сон, но услышала крики нукеров: «Хой! Хой!», вскочила, выпрямив спину, и увидела воочию лица нукеров, выхваченные из темноты светом факелов – все они устремились к самой кромке леса.

– Медведь! Медве-э-эдь! – верещали женщины в кибитках.

«Медведь… – успокоилась Ожулун: она знала, что медведь любопытен, но неопасен в эти сытные месяцы. Она вспомнила свой север и одного пришлого старика, который ей, маленькой девочке, казался смешным и диковинным. Он говорил, что человек после смерти становится медведем и что убивать медведя можно лишь тогда, когда он «сам пошел» на человека, иначе – грех.

«Вот уж такой он мудреный – медведь», – сказывал тот старик-тунгус, прибившийся однажды зимой к их кочевью. «Он – отец… его бить – нехорошо, девка… Каждый медведь носит в себе душу предка нашего… Я раз убил своего предка Сырка…» – «Зачем?» – спросила старого Ожулун. «А четыре олешка задавил… Я узнал – ум кончился, сердце совсем худой стал… Пошел, убил… Убил, лапу отрезал, стал лапу вверх бросать, чтоб имя-то узнать… – Пульба? – спрашиваю: нет, не Пульба – вниз ладонью лапа легла. Ильча? – спрашиваю: нет, не ильча. Сырка? – спрашиваю. Сырка… Легла лапа ладошкой кверху… Зачем дедушка олешка давил? Вовсе зря…»

Во сне Ожулун радостно смеялась.

А утром ощутила настоящий весенний прилив сил. Поляна высвечивалась лучами восходящего солнца, и звенели мириады комариных крыл, постепенно угасая, – где-то неподалеку было болотце. Бывшая северянка Ожулун, ведомая чутьем, нашла его почти пересохшим и увидела высокий, в рост человека пень, словно отступивший от края болотца. Кора давно уже осыпалась с него и истлела в прах у изножья остролистой травы; древесина, изведавшая и жару и холод, растрескалась и обуглилась дочерна. В верхушке пня Ожулун увидела вырубленный паз, а в пазу – поперечину, опираясь на которую косо стояли два бревна на сломанных жердинах с развилками…

«Амбарчик… – догадалась она. – И здесь жили прежние люди… Вон берестяной туес… В нем ветхие лоскутки ткани… Где они, эти люди?.. Кто их потомки? Пыль… Пыль и прах звездных кочевий. Не это ли ждет всех нас, о, Всевышний Бог-отец! О, великий Тэнгри!»

– Хотун-ха-а-ан! – звали ее спутницы.

Впереди синели горы.

Вечером добрались до своих, до Хайахсын, до невесток, которые уже развесили для сушки целебные травы.

Трав надо много пучков, ведь впереди – война.