Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Он вздрогнул, когда услышал голос Аргаса и увидел его сидящим в седле.

– …человека с вопросом! Согласен? – дошло до его сознания сказанное Аргасом и обращенное к нему. – Согласен?

Шоно замотал головой, стряхивая оцепенение, и попросил:

– О, не гневайся, великодушный догор Аргас, – я не расслышал твоего разговора!

– Как же тебя с твоим слухом медведишка не порвал? – засмеялся старый воин. – Я сказал: до встречи, Шоно-урангхай! Мы уходим! Если к тебе прибьется мой человек – расскажи ему, что услышишь, и передай, что увидишь, – согласен?

Конь танцевал под Аргасом – конь тоже жаждал боя.

Шоно ответил:

– Пусть будет так, догор, – и легонько стукнул по сапу коня Аргаса, который норовил укусить его за плечо. – Приезжай осенью, если тебе по душе моя воля. Осенью дичь нагуляет жирок.

– Эх-хе! Ух-се! – только и вздохнул Аргас. – Кто же воевать будет?

– Зачем? Ты старый, надо сойти с чересседельной кошмы!

– Каждому – своя воля, Шоно-догор! Твоя – жить в лесу и остерегаться эха, моя воля – воля моего Чингисхана. Отпустит, приеду к тебе на охоту.

– Повтори же: чего он хочет? Я расскажу людям, догор!

– Он хочет единого закона для всех во всей степи и во всей Вселенной, который бы равнял и защищал всех, невзирая на богатство или нищету, а установить его нам помогут руки, ноги, голова и боги!

– Захотят ли все одного закона? Ведь каждый, даже зверь, норовит по-своему. А человек…

– Все тело слушает голову и подчиняется ей – тем и живо, – смеясь, ответил Аргас. – Так?

Шоно ответил бы вопросом на вопрос, но видел, что догору не до пространных разговоров, кивнул:

– Так, Аргас! Пусть будет по-вашему. Пусть боги помогут добрым помыслам!

Отъезжая, Аргас вздыбил коня и, оборачиваясь, крикнул:

– Там, на месте моего сурта, я оставил тебе кумыс и оружие! Прощай! «…А-а-ай» – ответило эхо, и войско тихо ушло во тьму военной своей судьбы.

«Они хотят вырастить кедр до неба, – понял Шоно. – Не будет ли он деревом с пустой сердцевиной? Вырастет ли это дерево на мертвечине?.. Лишь могучие деревья дают могучие плоды, в их дуплах ютятся птицы и зверушки, под их сенью возрастают кустарники с налитой соком ягодой и долго не тает благодатный снег. Вот сейчас на глазах моих бесшумно исчезла огромная тьма народу, не оставив за собой ни звука, ни остатков еды, ни признаков ночлега, являя образец выучки, – кто их устрашит? А я не могу защитить и укрыть свой род. Я, охотник Шоно, с большими усилиями собрал осенью три десятка своих охотников на облаву, а уж ор и торги стояли такие, что слышно было и медведю, залегшему в спячку…»

Шоно потянулся рукой и взял тот лук, что оставил Аргас, и сразу почувствовал его оленью гибкость и тигриную силу, понял: лук творил знатный мастер, склеивая его из тонких слоев древесины.

«Что видел я на своем веку? – увязывая поклажу, думал Шоно. – Пустые раздоры при дележе добычи… И почему я все же радуюсь, что жив и возвращаюсь к своим?»

Он услышал цокот лошадиных копыт, разогнулся и увидел, что во весь опор мчится к нему молодой Маргай, тот самый Маргай, которому нравится бить стариков по губам. В голове старика мелькнула мысль: «Убьет!» – и он рухнул на охотничий тючок, укрыв голову руками.

Громче колесницы Тэнгри – небесного грома – прозвучал над повергнутым в трепет и оцепенение Шоно голос всадника:

– Почтенный старец! Я преклоняю пред тобой колено и признаю свою вину!

Шоно открыл один глаз, потом второй и, распрямившись, увидел коленопреклоненного Маргая. Воин встал и помог подняться охотнику.

– Прими же в знак прощения моего заводного коня, – сказал Маргай и, отвязав пристяжного, вложил повод в онемевшую от ужаса руку Шоно. Затем легким махом вскочил в седло и умчался без прощания.

Словно во сне, потрясенный Шоно навьючил скакуна охотничьими пожитками. Скакун нетерпеливо бил копытом, фыркал, еще не привыкший к новому человеческому запаху, и солнце играло на его драгоценном убранстве.

Долгонько ехал в направлении севера разбогатевший Шоно. Он тревожился, боясь грабежа, но постепенно пообвык и незаметно для себя стал напевать тихую подорожную песню. Но, словно учуяв хищника, конь вдруг стал танцевать на месте, косить глазами и возбужденно фыркать раздутыми ноздрями. На что Шоно какой-то хищник, если у него есть мощный дареный лук и случай проверить этот лук в деле! Шоно соскочил с седла, привязал коня к дереву и, крадучись, потянул к оврагу с оружием наготове.

Столько мертвых Шоно не видел прежде: человек на человеке, проколотые копьями, порубленные пальмами и ссаженные стрелами лежали на дне оврага – то были останки мэркитов.

У бедного охотника руки и ноги сделались словно деревянные. Он еле добрел до поваленного дерева, сел на него. Он никогда не видел столько убитых людей, его вырвало.

«О боги, мои боги! Что будет со мной? – сокрушался Шоно. – Это я указал монголам на убежище этих, чьи души покинули срединный мир! И это не все…»

Шоно рвал траву и вытирал ею рот, грудь. Внезапно конь фыркнул и застыл, уставившись в сторону оврага. Шоно глянул туда, где происходило побоище, и увидел десяток верховых. За ними неспешно шли три громадных верблюда, нелепо выкидывая шишковатые ноги.

Караван спустился в овраг, и Шоно понял, что пришла похоронная команда, чтобы навьючить верблюдов военной добычей и убрать убитых. Он взял коня под уздцы, перевалил гребень сопки и по другому овражку направился в ту сторону, где оставил своих. Подальше от страшных людей, бок о бок с которыми ходят кровь и горе. Не стоит с ними близко водиться, не стоит идти ни на какие сговоры: человек не должен убивать человека, человеческая кровь – священна.

«А ведь я даже позавидовал им: множество, слитое воедино, подчиненное одному слову и одной воле! Они околдовали меня этой силой порядка, где есть место всякому сироте! Но ведь и мэркиты в недавние времена были силой: медведем, рысью, волком и орлом, слитыми воедино! И вот остатки их прячутся по лесным оврагам, как мыши, тарбаганы и кроты! Те самые мэркиты!»

Так думал охотник Шоно, еще вчера ходивший по тайге, как юноша, а сегодня сгорбившийся в седле, как дряхлый старик. Тот самый Шоно…

А конь не мог сказать, кого ему легче возить: охотника или воина. Тот самый конь, подаренный охотнику воином.