Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Многие люди обладают знанием, о котором не знают они сами.

Это – провидение судьбы. Словно сигнальный флажок опустился в душе гур хана: он увидел свою смерть в сонме куцых, лихорадочных мыслей. Выхватив из этого кружения одну, он будто поднес ее к глазам, и картина собственной гибели встала перед ним во всех подробностях. Она возвысила его, униженного, и, наконец, успокоила, как глоток студеной воды из колодца вечности.

Теплое местечко разжалованной младшей невестки пустовало – Ыбаха была отдана другому и ничем уже не напоминала о себе: ни мрачным видом, ни пустой сплетней, ни наушничеством. И когда Усуйхан-хотун передали, что ее кличет в себе Ийэ-хотун [6] Ийэ-хотун – ханша-мать. – Прим. автора. , то при ее врожденной сметке нетрудно было догадаться, что близятся смотрины новенькой. Она надела ичижки из отбеленной выворотки и, сдерживая бурю чувств, хотела было бежать к сестре Усуй, чтобы наговориться всласть о девушке-мэркитке, что станет младшей ханшей, которой пока остается она, Усуйхан. Она заметила, что в сердце полыхнул детский жар ревности – так, наверное, бывает с маленькими неразумными детьми, когда в семье рождается еще один. И этот жар понудил ее переодеться в простые одежды служанки, чтобы не быть скованной нарядами ханум, которые не позволяют резвиться, хохотать и дурачиться, а привлекают к себе внимание челядинцев.

В этой простой одежде молодуха подбежала к сурту старшей сестры Усуй-хотун и уже потянулась рукой, чтоб отодвинуть полог, но караульная девушка перекрыла вход копьем. Тогда Усуйхан ловко поднырнула под копье и юркнула мышью в сурт, где и открыла перед сестрой лицо, сияя улыбкой и не обращая внимания на переполох, поднявшийся по ее вине. Усуй не удивилась ее проделке и быстро успокоила охрану.

– Я мэркитская до-о-очь! – завывала Усуйхан. – Я пришла к вам взять частичку вашего му-у-у-жа-а-а! Где он? Отдайте мне его усы-ы-ы!

Старшая сестра смеялась.

– Проткнули бы тебя копьем – вот и повеселилась бы мэркитская до-о-очь! Ыбаха бы тоже пора-а-а-довалась!

Нахохотавшись, сестры сели на кошму и какое-то время испытующе глядели в глаза одна другой.

– Да-а-а… – вздохнула старшая. – Она перед нами до сих пор кривляется, а уж новенькой-то от нее доста-а-нется… Надо будет помочь ей освоиться, да?

Младшая насмешливо поиграла бровью и полюбопытствовала:

– А скажи мне, сестра: почему нас должно так будоражить замужество чужой девушки?

– А потому, сестра, что чем сплоченней будем мы – жены хана, тем неуязвимее будет он, – отвечала Усуй. – И не вздумай соперничать в открытую, ревновать… Нечего выпячивать грудь вперед, тем более она у тебя маленькая.

– У меня – маленькая?! – возмутилась младшая и округлила глаза. Однако старшая знала, что это возмущение было притворным, что Усуйхан нужно играть. А потому не поддержала игру, а продолжала свое:

– Хан – солнце. Он дает силу и смысл бытия всем. Не будет его – мир всех его подданных потускнеет. Мы, его жены, должны это знать и понимать свою роль в жизни государства, особенно в устранении малейших недоразумений между племенами и народами, чтоб они не переросли в крупную распрю.

В одном из походов Усуйхан была с ханом и ни разу не получила от него порицания за что-либо неумное, или неумелое, или недостойное. Она вздохнула, вспомнив, как расчесывала золотые волосы хана в том походе, и как давно уже не видела его: ему некогда нежиться в ставке – он в степных разъездах.

– А то будет как с Ыбахой! – продолжала она, обращаясь к Усуйхан.

Та насторожилась и на мгновение стала сама собой – девчонкой-несмышленышем, чье единственное счастье – игра в куклы. Но тут же лицо ее приняло выражение ленивого равнодушия, и в голосе ее прозвучала как бы простая вежливость:

– А что же случилось с Ыбахой?

– С ней случилось то, чего я не желаю никому, – сегодня на смотринах ее место будет пустовать.

– Да-а? Ух-се!

– Будешь кривляться – пойдешь вслед, и я тебе не заступница…

Усуйхан стала серьезной. Даже усталой. Глаза ее увлажнились, когда она подняла взгляд на старшую сестру и, словно прося сочувствия, сказала:

– Я ведь только с тобой такая. Обними меня, Усуй. Мне почему-то стало холодно и страшно… Как хорошо, что нас двое…

– Сколько раз тебе говорю? Нас не двое у хана, а четверо, и все мы родные…

– Ладно-ладно. Потом нас будет пятеро, шестеро…

В урочное время невестки отправили Ожулун свои подарки, а повара унесли лакомые яства. Потом невестки и сами предстали пред очи матери-хотун, поклонились ей, усаживаясь каждая на свое место. Первой вошла отяжелевшая с годами Борте, за ней, по старшинству, Усуй и Усуйхан. Пустовало место младшей невестки Ыбахи, и в глазах остальных нескрываемо светился страх.

Ожулун понимала, что ни для кого не тайна участь Ыбахи, и без излишних словопрений сказала:

– Это делается не только ради сегодняшнего мира в семье, а для устранения дурных корней в потомстве хана. Вам понятно?

– Лучше отсечь гниющую руку, чем лишиться жизни от огневицы, – сказала и Борте.

– Так… Да, так… – робко отвечали младшие невестки.

– Ну и все об этом, – отмахнула рукой мать-хотун и, отведя эту же руку чуть назад, отмахнула еще раз: – Введите новую жену великого хана!

И та вошла, церемонно ведомая двумя служанками, почувствовала на себе оценивающие взгляды чужих женщин, нашла добрый взгляд Борте и остановила на нем раскосые черные глаза. В ее детском облике появилось выражение внутреннего достоинства и света.

– Как тебя зовут? – спросила Борте и улыбнулась девушке уголками губ.

Та ответила:

– Хулан… – и вопросы посыпались, как дождь из тяжелой тучи.

– Сколько тебе лет?

– Осенью будет семнадцать…

– Сколько у тебя матерей?

– Одна…

– Почему?

– Мы крещены перед Иисусом Христом…

– Сколько братьев-сестер?

– Нас пятеро. Один младший брат и три старших.

– По-монгольски понимаешь?

– Не совсем. У нас запрещали разговаривать по-монгольски.

– Ты приехала по своей воле или привезли насильно?

– Отец привез меня на смотрины. Стать женой великого вождя – вершина счастья для смертной. И я не хочу, чтоб меня отвергли!

Женщины оценили эту бойкость, зашептались, одобрительно кивая и улыбаясь, когда новенькую увели.