Милош Црнянский - Переселение. Том 2

Русский, думали они, тот, кто говорит по-русски.

Все эти офицеры, с которыми познакомились Исаковичи, казалось им, стеной отгораживали их от русского народа, к которому они рвались и не могли прорваться. Павел совсем по-другому представлял себе встречу с русским народом, когда они ехали в Россию.

В этом краю, как он слышал, немало уже селений получили сербские названия и немало его единоплеменников здесь поселилось, но селения эти были редки и стояли далеко друг от друга, разделенные огромными пустынными пространствами.

Он не встречал ни сватов, ни кумовьев, ни родичей, не было ни Сирига, ни Титела, ни Овче, ни Борче. И только костры возвращавшегося с маневров воинства и тут горели во мраке до самого горизонта.

Исакович не мог все это выразить словами, он не был достаточно для этого образован, а из прочитанных книг помнил только одну, немецкую, в которой описывалась жизнь на острове блаженства, далеко в океане, но он умел мыслить, умел чувствовать. И ночью, сидя у костра, он понял причину радости и веселья после тех маневров, под Пештом, и печали и подавленности после этих, под Киевом.

Они не родились в этой стране!

Они и там, в Среме, были пришельцами из Сербии, из Црна-Бары, но они пришли к своим соотечественникам. В Новой Сербии, как они называли Срем и Бачку, так же, как и в Темишварском Банате, на берегах Савы, Дуная, Тисы, Мориша и Беги, они застали сотни тысяч своих земляков.

Здесь, в России, они никого не застали.

Несколько тысяч их соплеменников рассеялось по необъятной безлюдной степи.

Чуть побольше их было возле Кривого Рога.

Во время маневров Исаковичи узнали не только то, что их очень мало в этой огромной стране, но и то, что они гонят со своих пепелищ местных жителей, тоже весьма редких в этих обширных цветущих долинах, где всюду пахнут пьяняще травы, растут подсолнухи и громко жужжат пчелы.

Гонят людей, которые здесь, на этой земле, родились.

Вдоль дороги стояли мужики и удивленно смотрели на проходящие войска, которые пели по-сербски.

Проезжая через селения, Павел снова видел этих молчаливых мужиков и их босых жен с красивыми глазами, которые стояли, скрестив на груди руки. У женщин были красивые, сильные ноги, почерневшие до колен от грязи, которую никогда уже не отмоешь.

Они стояли так же, как и те — на отрогах Карпат.

Киевская комендатура по настоянию генералов Хорвата, Шевича и Прерадовича начала размещать сербских переселенцев вдоль татарской и польской границ. Переселенцы требовали отдельной обособленной территории в этой чужой стране.

Они хотели перенести сюда не только руку царя Лазара, но и полагали, что можно перенести сюда и страну царя Лазара.

Выселение коренных жителей из-за размещения людей Хорвата позднее, когда и там перестали воевать с турками, прекратилось, но во время этих маневров еще было в силе. Эвакуация местного населения была остановлена лишь после того, как Хорват, человек деспотичный, начал заниматься вымогательством у своих офицеров, попал под следствие и угодил в тюрьму. Досточтимый Исакович еще видел, как выселяли людей.

Павел проводил ночь со служанкой Жолобова, женщиной сильной, красивой и обладающей чудесной, чисто русской способностью речами, рассказами и песнями разжалобить человека.

Она не была ни так надушена, ни так опытна в любви, как г-жа Евдокия Божич в Вене, но была такая же страстная и неутолимая. Она рассказывала Павлу о своей семье и том крае, куда сейчас поселяли Исаковичей. Рассказы ее были грустными.

Они сгоняли с насиженных мест целый народ — и без того уже измученный!

Заселение немцами с Рейна и из Лотарингии их земель, которые они, сербы, завоевали своей кровью, казалось Исаковичу непостижимой несправедливостью, но такой же величайшей неправдой представлялось ему заселение сербами окрестностей Миргорода и строящейся против турок крепости Елисаветград.

Юрат вместе с чином секунд-майора получил на Донце земли под стать неоглядной банатской степи.

Петр Исакович рядом с ним получил землю на пологом холме; чтобы объехать ее на лошади, требовалось не менее получаса. Люди, там жившие, должны были либо переселиться, либо вместе со своими домами из липового дерева, немногими овцами и свиньями подпасть под иго военно-крепостной зависимости. А это ярмо было потяжелей того, что вводил в Темишварском Банате для демилитаризуемой сербской милиции венский министр Коловрат (этот министр был их соплеменником, а вернее, выродком из семейства Коловратов).

Трифун получил неподалеку от Петра ланацев триста угодьев, пять водяных мельниц и целую деревню русских крестьян, среди которых он поселил и прибывших с ним своих солдат. Те сразу открыли торговлю, продавая привезенные с собой лопаты, косы и мотыги, бывшие здесь в большой цене.

В этом краю, где в недрах лежало столько железа, топоры были редкостью.

Павел, самый из них в Киеве богатый, земли получил меньше всех.

За картами он подружился с весельчаком и очень популярным среди картежников в Киеве казачьим есаулом Укшумовичем.

Этот молодой офицер, земляк Исаковича из простой крестьянской семьи, познакомился на балу с богатой русской девушкой и женился на ней. Есаул был красив, силен и ловок, мог перескочить через двух лошадей. Его всегда смеющиеся глаза умели многое сказать женщине.

Укшумович уговорил Павла заказать себе сруб, как заказывают голубятню, из липового дерева. Дом уже был готов и ждал Павла у околицы Бахмута. Все, кто покидал этот укрепленный город, обязательно проезжали по мосту, откуда вела дорожка к дому Исаковича. Дом стоял в глубине сада, неподалеку от принадлежавшей Павлу рощи. Согласно плану выделенный ему участок, заросший травой, полого спускался к городу.

Укшумович говорил Павлу, что здесь, на пересечении дорог в Бахмут и из Бахмута, через несколько лет все будет засажено фруктовыми деревьями. Поселятся плотники и кузнецы. В Бахмуте же будет стоять его, Павла, гарнизон.

Этот молодой мот и картежник с мальчишескими повадками казался несерьезным. Он говорил Павлу, что у него одна мечта, чтобы жена купила ему четверик и он, как Рашкович, взяв вожжи в руки, доказал бы русским, что следует ездить не на тройке, а на четверике.

Почти неграмотный, он подал Костюрину проект записать всех сербов-переселенцев в казаки.

Пасынка Вука Исаковича Укшумович очень уважал и уговаривал его жениться на русской.

— Хороши, — говорил он, — лучше жен не бывает!

Странное чувство охватило досточтимого Исаковича, когда он во время маневров отправился взглянуть на дом, где будет отныне жить.

Дом, по сути дела, ничем не отличался от прочих домов в Бахмуте и Бахмутском уезде. Крепко срубленный из липовых бревен, еще не утративший запаха липы, он стоял пока без окон и дверей.