Селим Ялкут - Львовский пейзаж с близкого расстояния

Проглотить все сокровища было невозможно, даже потребляя их трижды в день за пятнадцать минут до еды и через полчаса позже. Некоторые средства Ферганюк любил, к другим недоверчиво присматривался, а многие оставлял на будущее (держал в резерве) под грядущие хвори. Шкаф был залогом его личного бессмертия. Особо его огорчало, когда истекал срок годности. В этом была не только жизнь лекарства, но и его собственная. Он расстраивался, как ребенок, откладывал устаревшее средство в сторону (в шкафу была отдельная полка) и бескорыстно предлагал Ф. Б.

Капиталисты — люди осторожные, а нашим — в самый раз. Срок вышел недавно, а само лекарство живет еще два года. Как минимум. Он узнавал. Что русскому здорово, немцу — смерть. Сам Ферганюк просроченными лекарствами не пользовался, так что поговорка выходила как бы наоборот. А вот Ф. Б. (Фрицу) было здорово, несколько раз он по необходимости пользовался коллекцией и всегда удачно.

Слово порядок — было у Ферганюка из любимых. Сколько раз он говорил, что нужно перебрать и навести в шкафу порядок. И перебирал. Но до всего руки не доходили. И просроченные лекарства множились. Особенно, когда Ферганюк отвлекся. Пришла пора получать квартиры (он состоял в нескольких списках). Настала пора воздаяний за тяжкие труды. Тоже были маневры с ходатайствами, со справками (вот где туберкулез пригодился), с характеристиками. Понадобилась энергия, помог жень-шень. Зато и квартир он получил целых три, расселился, как следует — устроил первую жену, выписал на отдельную площадь маму из деревни, и вознаградил себя. Фото Ферганюка, которое автор этого повествования держал в руках, сделано на балконе новой квартиры. А тут еще Ферганюк женился на старшей продавщице (теперь бы сказали — младшем менеджере ) фирмы, которую последнее время опекал. Поздние браки, трудное счастье. Как объяснить дальнейшее? Здесь мы вступаем в область гипотез. Возможно, женщина поглядела на партийный съезд, увидела, как Генеральный секретарь мучительно выговаривает слова. И подумала: — Какой прок от этих лекарств, когда они не могут вылечить даже такого человека?.. Женщина не была готова к отвлеченным рассуждениям (это, увы, не единичное явление), следующая мысль оказалась сугубо личной и практической. Ведь, если сам товарищ академик Чазов не может справиться с болезнью, закатывая в рот вождя чудеса импортной фармакологии, что ждет людей попроще? Ее, в частности. И примчится ли, запыхавшись, на ее зов прославленный академик? Совсем необязательно. Нет, уж лучше сразу. И выждав, когда Ферганюк отправится натощак сдавать анализы, она выбросила из новой квартиры все лекарства. Жить, так жить!

Глава предпоследняя. Умер Леонид Ильич Брежнев. Легко близнецам, которые поровну делят ответственность за свое сходство, а каково простому человеку, которого судьба то ли в шутку, то ли непонятно зачем наделила уникальным даром подобия. Каково ему? Как научиться жить заново без своего великого двойника? Чем заполнить пустоту? Заглянуть в мрачную бездну одиночества. И хоть за несколько лет Ферганюк сумел полностью восстановить свою сокровищницу, но здоровье его сильно пошатнулось. Тут дело не в лекарствах, вернее, не только в них. Судьба приходит за каждым. Пусть пока еще дожидается в приемной, но уже где-то рядом. И Ферганюк стал понемногу отдаляться, будто растворяясь в череде немощных генсеков.

Пошли социальные перемены, перестройка. Борьбу за признание прав Ф. Б. на зарубежные поездки начала его жена. Радужных перемен она, увы, не дождалась, и в Европе Ф. Б. побывал один. И не единожды. В Италии был, во Франции, в Германии, в Израиле, отыскал кое-кого из друзей молодости и даже богатых родственников. Его миллионерша-сестра поддерживала быт Ф. Б., когда с ним случилось несчастье. За эти деньги (через одну из немецких фирм в Киеве) можно было содержать квартиру и оплачивать услуги приходящей женщины, которая готовила и убирала. Даже на водительских правах он — восьмидесятилетний выглядел несгибаемым бодряком. Взгляд отвердел и сфокусировался на чем-то далеком, будто в туманную даль с вершины холма. (я видел это фото). С поездками Ф. Б. успел, повезло, но не повезло со всем остальным. Несчастье случилось два года назад. На подоконнике стояла деревянная кадка с могучим фикусом, Ф. Б. закрывал балкон, неловко повернулся, и фикус рухнул ему на ногу. Ф. Б. оказался в больнице, там сделали какую-то операцию и отправили домой. Все это не бесплатно, в этом ирония, если человеческое здоровье имеет реальную цену, как уверяют сторонники платной медицины. Причин того, что случилось дальше, было две — его необратимо уложили в постель, не оставив ни одного шанса на восстановление (пусть на коляске, пусть с костылями), и он остался совершенно один.

В таком беспомощном виде я его и застал. В особенном состоянии между жизнью и смертью. И, это нужно подчеркнуть, в совершенном спокойствии. Стоял ощутимый запах мочи. От кровати тянулся металлический провод. С помощью приспособления (он его сам сконструировал) Ф. Б. мог открыть и закрыть балконную дверь. Пол был застелен полиэтиленовой пленкой, на которой стояла миска с едой. К ней с кровати и обратно на кровать, перепрыгивая через неподвижные ноги Ф. Б., сновали собаки. На стене над кроватью висели три большие цветные репродукции. Флора Рубенса, Женщина в голубом Генсборо и Тицианова дама с подносом полным фруктов. Между ними (так была задумана и решена композиция) находился большой фотопортрет Тамары Бенедиктовны. Она уже была в летах, с массивным лицом, тяжелым подбородком и полной шеей. Ее было трудно представить молодой. На другой стене, над столом висели вырезанные из дерева незамысловатые маски, репродукция с видом средневекового города (увеличенный задний план какой-то картины) и большой цветной снимок лаврских церквей, как они видятся с киевских холмов — золотые кресты, купающиеся в зеленом море. Нужно полагать, к искусству Ф. Б. был равнодушен. Был еще один снимок — лицо молодой красивой женщины. Гольдфрухт представил ее воспитанницей, о большем я не спрашивал. Рядом была дверь во вторую комнату, туда я не заходил.

И потом, когда разговор о бурной жизни Фридриха Бернгардовича был исчерпан и свелся к повторениям отдельных эпизодов, я продолжал навещать его. Я просто не мог оставить его одного. Сначала я сопротивлялся неизбежному. Неподвижная поза на спине лишала ситуацию всякой перспективы. А она могла быть — сердце и переболевшие легкие вели себя исправно. Нужно было хотя бы усадить его в постели. Я пытался достать инвалидную кровать. За новую кровать в медтехнике просили астрономическую цену, в прокате их не было. Из еврейской организации (хеседа), куда я позвонил, принесли металлическую конструкцию, в которой угадывался подголовник. Его нужно было установить в кровати, чтобы придать телу Фридриха Бернгардовича положение полусидя. А на ночь убирать. Кто-то должен был это делать. А делать было некому. Подголовник стоял под стеной. Ф. Б., одно время заразившийся моим энтузиазмом, придумал лучший вариант. Голова у него работала, что надо. Идея была, снять сиденье с машины (гараж и машина были неподалеку, во дворе) и использовать его в разных вариантах. Мысль была новаторской. Ф. Б. звонил какому-то приятелю, который хорошо разбирался в таких конструкциях. Он должен был воплотить идею в жизнь. Но приятель не пришел, и разговоры о нем затихли. За полгода, что я навещал Ф. Б., так никто не появился. Даже удивительно. Кроме двух соседок — сверху и снизу, и женщин, заходивших на час-другой в дневное время — прибрать и подать еду. А нужен был постоянный уход. Отношения с всесильными (по деньгам) западными родственниками оставались для меня непонятными, в подробности я не вникал. Было ясно, что к заграничным услугам Ф. Б. прибегать не хочет. К тому же он, что называется, перележал , нога была равномерно желтого, неживого цвета. О подробностях туалета я умалчиваю. Спасала его удивительная способность обходиться по несколько дней без еды. Вода и сигареты (в умеренных количествах) — вот что ему было нужно.