Селим Ялкут - Львовский пейзаж с близкого расстояния

Потом мы сидели в кафе, напротив одинокого костела Сакраменток — исповедниц Святого Духа, уже ничему не удивлялись, потому что во Львове само удивление входит в привычку. Пили пиво, а пиво возвращает миру заурядность. В мире пива лучшим и желанным праздником служит дешевая распродажа. Всего, что угодно душе и телу, карнавал по средствам. Когда город отравлен меланхолией, лучшим вознаграждением служит здравый взгляд на жизнь, и пиво здесь уместно. Во Львове его любят.

По пути Валентина заглянула домой. Была идея — какая-то давняя (про такую говорят — заветная ) бутылка кагора, и Валентине хотелось украсить ей прощальный вечер. Ее отговаривали, всего хватало, и можно еще купить. Но она так решила. И вернулась огорченная. Муж запер бутылку в своей комнате.

— Какой человек. — Сокрушалась Валентина. — А ведь по любви выходила.

— Любовь прошла и высохли галоши.

— Вот именно.

— Давайте выпьем и забудем. Вонзим.

— Вонзим. — Наташа громко смеялась. Такая женщина может обратить на себя внимание. Разговор пошел рывками.

— Ну, как я могла подумать, что он ее спрячет.

— Сестрице нужен документ. Одна подпись, и она — полноправная француженка. А детки подстрекают — не давай. Завтра он умрет, и что будет?

— Не умрет. Они там долго живут. Я видел.

— Миша, не умничай. Иди спать.

— Валя, хватит вина. Хороший портвейн. Прекрасный.

— Я думала, рыбу захватить. Он рыбак. И рыбы нет.

— Валя, ну что ты.

— Наташа, не спорь, ты всего не знаешь.

— Я не спорю. Жаль, не зашли в кафе. Где сало в шоколаде. Вся наша богема собирается.

— Сало в шоколаде? Я думал, это шутка.

— Какая шутка.

— И вы пробовали?

— Конечно. Сначала немного тошнит, а потом привыкаешь. Во время беременности хуже. Когда Мишу носила. Миша, сколько раз повторять, иди в ванную, мой ноги и немедленно спать. А тут, обратите внимание. Вы сало с кофе будете?

— Как это?

— Значит, нет. А шоколад с соленым огурцом? Или луком.

— Шутите?

— Ну, вот. А тут можно и с луком, и с кофе.

— Что можно?

— Сало в шоколаде. Универсальный продукт.

— Сало в шоколаде?

— Сало в шоколаде.

— Вы меня не убедите.

— Правда, правда. Ой, звонит кто-то.

Валентина будто ждала, выпорхнула из-за стола, переговорила вдалеке, пожалуй, даже на лестнице и вернулась торжествующая с бутылкой кагора.

— Зайти не захотел. Бери, говорит, и не думай, что мне жаль. А рыбы нет.

— И не надо. Хороший человек. Вы с ним поласковее.

— Да, разве я. — Валентина махнула рукой и впервые засмущалась. По крайней мере, такого за ней раньше не наблюдалось.

Миша спал при свете ночника под убаюкивающее скольжение аквариумных рыб. А в ближней комнате — над стопкой собственных статей об итальянском Возрождении стоял портрет погибшего искусствоведа. Говорят, лица погибших внезапной насильственной смертью сохраняют особый отпечаток. Лицо убитого обрело скульптурную завершенность и походило на резного Христа. Даже не скажешь, чем больше, то ли типаж, то ли судьба. Густая борода, впалые щеки, взгляд не в объектив, а мимо. Мимо живых. Его готовили для поездки в Италию, тамошние музейщики выделили ему персональную стипендию под научную работу. Ждали. Месяца не хватило для новой жизни.

Рассохшая гитара не исторгла ни единого музыкального звука, как Алик не старался. Но и так посидели неплохо.

Киев, 2000 год

В провинции природа хозяйничает на законных основаниях, не ждет милости от городских властей, не требует адвокатов, ссылающихся на чистоту воздуха, как на последнее средство самозащиты. Одухотворяющее начало природы незаметно в большом городе, там она подстрижена и принаряжена, как приученный к паркету пудель. Иное дело в провинции. Здесь природа живет свободно. Особенно выразительны цвета осени — перетекание перегоревшей зелени и желтизны всех оттенков в багрянец, будоражащий поэтические начала души. Потому так часто осенние цвета присутствуют на обзорных открытках, подписанных и сегодня с горделивой выразительностью — Кременецъ . Имя должно звучать твердо. Когда-то путешественник Глаголев, открывавший эти края для русской публики, описывал Кременец как край дикого вида утесов. Было это в романтическую эпоху, русские постигали сумеречное величие горного пейзажа, глаголевское описание пришлось между знакомством с альпийскими видами и завоеванием Кавказа. Кременецъ был дальней окраиной империи, почти недоступной для обывательского воображения, сюда отправлялись по казенной надобности или миновали эти места с разгона по дороге в Европу. Россия шевелилась медленно, как бы во сне. От того и дикого вида утесы…

Однако, тогдашние кременецкие интеллектуалы отнюдь не считали себя провинцией. Местный лицей был одним из престижных, наряду с университетами Варшавы и Вильно. Здешние лицеисты пытались переменить ход истории. После Польского восстания 1830 года, в котором они приняли деятельное участие, лицей был расформирован и разграблен. По приказу Николая Первого огромная библиотека лицея — старинных книг свыше 50 тысяч, обширные ботанические коллекции (12 тысяч растений) были вывезены в Киев. Там эти сокровища легли в основание Киевского университета Святого Владимира. Вот история, которую не мешало бы оживить.

Главная точка обзора местных достопримечательностей находится на Боне, среди развалин старой крепости. «Над городом круглая и неприступная гора, увенчанная стенами и остатками старого замка» — писал Глаголев. В нынешнем Кременце так и говорят — на Боне . Бона (или Боня?) — польская королева, когда-то обитала в этом замке. Отсюда сбежала, прихватив казну, в Неаполь. Последующие короли, вступая на престол, клялись вернуть украденные Боней богатства. Но даже короли, вопреки бодрой песне, могут не все, а Неаполь издавна известен как город миллионеров. Если верить истории искусств (а это как раз тот случай), вороватая королева Боня попала в хорошую компанию. А Кременцу не везло, его обворовывали не раз.

Напротив Бони в объектив, нацеленный на кременецкие виды, попадает главная местная достопримечательность — здание бывшего Иезуитского колледжа (Коллегиума), а позже того самого восставшего лицея. С Бони Коллегиум как на ладони. Посреди подновленных особнячков высится бело-розовое двуглавое здание костела, а по бокам, отдающие блеклой желтизной учебные корпуса. Встроенные башенки оживляют растекшуюся горизонталь. Архитектура перерабатывает время в устойчивую форму, не дает ему растаять в сумерках и унынии, подсказывает, что в давние годы Кременец был другим. Можно пройти мимо, ничего не заметив, ведь мы самоуверенно считаем собственное время главным. Но можно остановиться, насторожившись, как охотник, распознавший затерянный след. Когда-то здесь расхаживало и разгуливало множество разного народа. В метафизике есть справедливость, которой, увы, не хватает в земной жизни. Сейчас, когда, как кажется, само время дремлет, на давнюю историю нет спроса. Пока нет…