Селим Ялкут - Львовский пейзаж с близкого расстояния

А для нас (вопрос читался на лицах) пояснил: — Это мой пасынок. Валерка. Пьет, зараза.

Путем несложных размышлений стало понятно, что именно молодой человек неземного вида поджег дом, где нам предстояло остановиться. Тут осознание реальности пришло сполна. Заручившись пожеланием Леонида Павловича возвращаться быстрее к столу (Валерка сделает), мы заспешили по первому адресу. Теперь цена за комнату не казалась нам чрезмерной. Мы были готовы платить. Но отвергнутое однажды уже не вернуть. Женщина не обиделась на наш былой каприз. И наше раскаяние было здесь не причем. Она даже удивилась своей недавней безхарактерности, вернее так, извечной женской доброте. Но теперь, нет, нет, нет, она не сдает. С утратой трудно смириться. И обидно, из солидных квартиронанимателей мы превратились в жалких просителей. Она взяла над нами верх. Теперь цена нас устраивала, мы были готовы набавить, но она не сдавала в принципе .

Еще одно странное объяснение пришло позже. Мне подсказала его приятельница, ученая-математик. Летом она жила в деревне. Она спешила капитально отремонтировать туалет, при ее цивилизованности это было жизненно необходимо. Ей рекомендовали нужного человека. Перед такими специалистами неумелые горожане заискивают, знакомством с ними дорожат и бережно передают друг другу. Цена за туалет назначалась немалая, здесь бедная деревня отыгрывалась у богатого города. Это было справедливо. И дачница была готова. И умелец соглашался, добрый, в общем, сговорчивый, тем более за немалые городские деньги. Но сначала ему нужно окучить картошку, потом что-то еще. Слоняясь без дела, причем на ее же глазах, и даже не пьяный (был бы аргумент) он не мог . Дачницу, которая отчаянно нуждалась в новом туалете, зациклило. — Ведь он за три дня может заработать больше, чем за месяц. Пусть жена окучит проклятый огород, можно найти выход. А если я с другим договорюсь (не договорилась). Почему-у?.. Наивная, она буквально не находила себе места (и организм напоминал). Она не могла найти объяснение, хоть отгадка была где-то рядом. То, что не входит в привычный круг забот и, пожалуй, в сформированный веками тип жизнедействия — уборка огорода, заготовка сельхозпродукции, предзимний завоз угля или дров — не только требует отдельного решения (поверх него математик не заглянула), это еще взлет, будоражащее ощущение, потому что свободное время в его бездумной растрате горожанином здесь отсутствует. Целесообразность определяется здравым смыслом. Но это не значит, что право на свободный выбор отсутствует, оно скрыто и ждет своего часа. Но нужны условия, подходящий момент, чтобы себя проявить — такое случается не часто. А пока свобода являет себя в поступках, смысл которых недоступен рациональному уму.

Есть и более простое объяснение, нас подвел поспешный союз с Леонидом Павловичем. На той самой площади, где завязываются интриги со времени шекспировских пьес. И гостиница присутствует, по крайней мере, в итальянских комедиях. Может быть, нам повредил факт знакомства, безнадежно понизив наш социальный статус, солидность , которой так дорожат будущие клиенты . Так или иначе, но хозяйка возвысилась над нами (свобода ее выбора над нашей несвободой от ночлега) и упоенная победой (великодушие здесь присутствует) сама отвела нас к тете Гале, которая, кажется, можэ сдать . Тетя Галя от неожиданности заломила пятизвездочную цену, но теперь мы согласились безропотно.

Леонид Павлович, не подозревая об утрате жильцов, беседовал с единственным коммерсантом на площади, монополистом по торговле семечками. Тот оживлял пейзаж, придавая ему объемность исторического пространства. Время, как хозяйка в конце уборки, расставляет все по местам и так определяет суть момента. Время торговать семечками наделено философской многозначностью. Семечки не станешь есть впопыхах, это один из самых меланхолических способов получения удовольствия — не только гастрономического, но и созерцательного. Продавец сидел, как бродячий фокусник, расставив перед собой мешочки с товаром, поверх была проложена дощечка с двумя стаканчиками и кулечками из газеты, один в другом, чтобы культурно разместить купленный товар. В семечках скрыта могучая сила здравомыслия, Что может быть достовернее шелухи, летящей под ноги ученому собеседнику.

Продавцом был основательный седой мужчина, получающий таким путем прибавку к скромной пенсии. Он заполнял пространство образными деталями. Без него город был бы пустым, он восседал в эпицентре, обязательный, как место отпадения пуповины. Леонид Павлович стоял рядом. Он легко смирился с необходимостью расставания и продолжал называть нас ребятами , до предела упростив знакомство. Мы сходили за сумками и договорились о встрече.

Два дня мы жили у тети Гали. Галя — большая отечная старуха бестолково бродила ночью по дому. Дом был старый, гулкий и пустой, привык жить без людей, заполняя тишину потусторонними шорохами. Грызунов не было слышно, и, согласно известной примете, дом напоминал корабль, прочно севший на мель, без всякой перспективы вновь отправиться в плавание. В нашей комнате стояли две кровати с проседающими до пола металлическими сетками, был фанерный стол, исчерканный шариковыми авторучками, два стула и смутно белеющая печь в дальнем углу, отделенная пространством ночного безмолвия. Зимой здесь квартировали студенты сельхозучилища. Галя вздыхала где-то далеко в коридоре и роняла металлическую посуду. Большое зеркало тускло отражало всю ее жизнь. Вечерами она засиживалась у нас.

При поляках молодая Галя работала в шахте, грузила вагонетки. Труд был тяжелый, поляки требовали работу, платили мало. Таков был здешний капитализм. Когда в тридцать девятом пришли Советы, Галя быстро пошла в гору. Брала у секретаря машину, гоняла в село, стала активисткой, но умеренной, особо не выделялась. При немцах она попала на фабрику. Таскала мешки, охрана реготала, свои же местные хлопцы, пристроившиеся при немцах. Галя помалкивала. Как-то проходила на восток воинская часть, встали рядом, буквально на час, ждали приказа, офицер поглядел, переговорил сердито. Еще куда-то сходил, в общем, употребил время по немецки, с пользой. И Галю перевели в немецкий госпиталь, разносить раненым пиво. Отпускали девушек пораньше, чтобы успели вернуться домой до комендантского часа. Она бы прокормила себя и без госпиталя (так она потом объясняла), но мать болела, работа была кстати. Как-то на улице к ней привязался пьяный немец. Хватал за руки. Тащил жениться, так он обещал. Галя в девицах состояла. Лупила немца, а сама кричала, рятуйте . Хитрая была и теперь вспоминает со смехом. Немца забрал патруль, не церемонясь, а ее отпустили. Два слова по немецки она знала, могла объяснить. Евреи? А что евреи? Постреляли их тогда много. Ну и что. Каждый жил сам по себе. И она в ту сторону не смотрела. А до того местных учителей побили, интеллигенцию. Время было такое, живи, голову не поднимая. И пронесет, дай Бог. После войны она вновь пошла на службу к Советам. Ездила в село, переписывала, кто, чем занимается. Уже замужем была за агрономом. Как-то бандеровцы входят в хату. Она — активистка по ихнему, сидит за столом. Спросили, кто такая, почему здесь. Люди не выказали. Отношения к бандерам были разные, не так, как сейчас говорят. Все — за. Или раньше — все против. У нее на бандер был зуб. Брат двоюродный служил при немцах переводчиком. Поехал за спиртом. Бандеры вышли из леса, спирт забрали. А брату накинули веревку на шею и вдвоем затянули зашморгом , так здесь делалось, чтобы без шума. Сгубили на глазах фурмана (возчика), того прогнали, а брата закопали неизвестно где, она и похоронить не смогла.