Федор Чиспияков - В долинах Мрас-Су

Сергей опустился на стул и задумался.

— Ты, тунма, пошел в наш род. Ты умный и сильный. Коммунист, председатель волисполкома. Тебе хорошо. А мне как?

— Не пропадешь и ты, ача, если будешь держать себя в руках. Побольше было бы таких, как мы с тобой, и мы были бы хозяевами всей долины Мрас-су…

Долго разговаривали братья в эту ночь. Пока не запели петухи.

Тастак-бай под конец совсем успокоился.

Однако спал он плохо. Кто-то большой и сильный положил его, как связанного петуха, на чурку и все собирался отрубить ему голову…

Санан и Максим не поверили своим глазам, когда с невысокого обрыва вдруг увидели улус, в котором жил их старый знакомый Чабыс-Самюк. Они не заметили, как прошли добрый десяток километров. Впервые в жизни юноши говорили так задушевно, так искренне. И, пожалуй, впервые чувствовали себя такими свободными и независимыми. Они не вспоминали о прошлом, забыли о том, что их ждет сегодня вечером. Они говорили о радостном будущем — о школе, о возвращении в долину Мрас-су новыми людьми — сильными, грамотными и… сытыми.

Над обрывом они остановились, залюбовавшись неожиданно открывшейся картиной. Справа и слева от улуса тянулся березняк, одетый в серебряный иней. И весь он, как будто зеленым шелком, был расшит веселыми елями. А за улусом стояла одинокая скала и на ней такой же одинокий кедр.

Санан на мгновение вспомнил детство. Кедр показался ему молчаливым ребенком, склонившим над кручей свою кудрявую голову. Он, наверное, тоже засмотрелся на улус, на дымки, похожие на громадных змей, застрявших головами в тесных трубах и беспомощно крутивших длинными хвостами.

В улусе только одна изба. Она принадлежала Самюку. Рядом стояла его же юрта. К ней и направились юноши.

На лай собачонки из избы вышел сам хозяин. Увидев подходивших лыжников, он широко улыбнулся и пригласил их в избу.

— Проходите первыми, — по старому обычаю сказал он.

В избе никого больше не было, и Самюк засуетился, ухаживая за гостями. Те весело оглядывались по сторонам.

В переднем углу стоял невысокий столик, покрытый клеенкой. Над ним висел старый закопченный образ. Стены и полуразвалившаяся русская печь тоже были закопчены. Только у двери, словно отполированные, блестели голые доски деревянной кровати.

Вслед за гостями Чабыс-Самюк посмотрел на кровать и заметил:

— Мы привыкли ночевать в юрте, постель у нас там.

— В наших местах всегда так было, — заметил Санан.

— Мы о постели не говорим, — подхватил Максим, — Нам бы уголок, где можно переночевать.

Хозяин понимающе улыбнулся:

— Я тоже без родителей рос. Все испытал. До двадцати семи лет своим горбом чужим людям богатство копил. А вот когда женился — решил для себя пожить. Но как жить, если ничего нет, кроме рук да головы. Все начинай сначала. Одежду шил сам, дом строил сам. Лучшие годы убил на это, а так ничего и не нажил. Только здоровье потерял.

— В наших местах всегда так было, — повторил Санан.

— Не хотят люди друг другу помогать, — продолжал Самюк. — Лесину два человека поднимут легче, чем один, а поднимают все-таки в одиночку. Тяжело далась мне эта изба.

— Строил бы с кем-нибудь по очереди.

— Предлагал. Не соглашались.

— А вот мы с Максимом свою жизнь сообща будем строить.

— Старым друзьям хорошо.

— Мы не очень старые, — рассмеялся Санан — Нас судьба в драке соединила.

— В драке? — недоверчиво переспросил Самюк.

— С Карам-баем подрались.

— Досыта поколотили проклятого, — подтвердил Максим.

— Жадную собаку всегда полезно побить, — весело отозвался хозяин и неожиданно выбежал на улицу. Санан с Максимом удивленно переглянулись. Но через минуту Самюк уже вернулся с котелком в руках. В избе запахло лапшой.

А еще через минуту появилась женщина в холщевом шабуре. Рядом с мужем она казалась высокой и солидной. Женщина несла деревянные чашки и ложки, сделанные, видимо, тоже самим хозяином.

За ужином Чабыс-Самюк предложил юношам остаться у него до лета.

— На меня работать не заставлю. Через неделю пойдем на охоту. Оружие и припасы дам, провизию тоже дам. Если охота будет удачной, вернете то, что получили. Я не Карам-бай, чтобы скупиться, и не Тастак-бай, чтобы барыши брать.

Санану и Максиму предложение понравилось. И уже на следующее утро хозяин и гости стали готовиться к промыслу.

А когда все было готово, устроили маленький охотничий пир.

На столе появился туесок с самогонкой. Охотники сидели, как полагается на промысле, — кто где хочет: у печки, у стола, у порога.

Хозяйка подносила самогонку каждому большой деревянной чашкой и тихо пела.

Хозяин, выпив, подмигнул молодым приятелям.

— Вы жили у богатых. Наверно, привыкли хлеб есть. А у нас, — вот беда, — его не стряпают. Толканом закусываем. И на охоту толкан берем.

— Это верно, что мы богато жили, — подхватил шутку Максим. — Хлеба много видели. Только есть было некогда.

Санан от души смеялся. Он был счастлив. Никогда до сих пор не сидел он в большой компании, как равный со всеми.

Максим и Санан — дети, внуки и правнуки охотников, конечно, умели и стрелять и находить зверя. Но настоящей промысловой охоты они не знали, и для них было большим счастьем, что они пошли с Чабыс-Самюком — одним из лучших звероловов долины Мрас-су. «Где зверь — там он, где он — там зверь», — говорили про него. Казалось, соболи и белки сами выходили ему навстречу.

Охота была удачной, и три друга возвращались домой с хорошей добычей. Санан всю дорогу не сводил глаз с драгоценных шкурок. Он думал, как пойдет в лавку со своей собственной пушниной, как выберет себе новый шабур, рубашку, высокие сапоги. Первый раз в жизни он будет одет по-человечески и будет есть столько, сколько захочет. Первый раз в жизни!

Свой труд, свои деньги, своя одежда, свой хлеб!

А главное — он понял, что сможет жить, не работая на бая.

И всем этим юноша был обязан маленькому, невзрачному Самюку. Маленький, а какой охотник, какой товарищ!

«С человеком сам будешь человеком» — говорили старики. Правильно говорили. Но есть такие люди, как Тастак-бай и Карам-бай. С ними человеком не станешь. С ними, как родился, глядя вниз, так и умрешь, не взглянув вверх. На свете и звери разные и люди разные. Но почему так?

Сейчас над этим вопросом Санан долго не задумывался.

Перед ним на нартах лежали соболи и белки — дорогие, мягкие меха, которые, казалось ему, открывали перед ним дорогу в другую жизнь, дорогу к счастью, к знаниям, к свободе.

У Максима своя дума: продать свою долю пушнины, одеться и пойти искать Аксинью.

А Чабыс-Самюк просто был рад, что помог сиротам. «До седых волос для себя жил, — думал он, — а богатым не стал. Бедным начал, бедным и остаюсь». На пушнину он даже не смотрел. Зато всю дорогу любовался счастливыми лицами своих молодых друзей. Глядя на них, старый охотник, чувствовал себя тоже счастливым и молодым.