Федор Чиспияков - В долинах Мрас-Су

Тане возразить было нечего. Тастак-бай пошел учить молодежь, как пользоваться арканом.

Весь улус готовился к тою: гнали самогонку, варили пиво. Все вышло так, как и рассчитывал Тастак-бай. Мултыгаша захватили врасплох. Ийванчы свалили арканом с ног. Самого Карам-бая связали по рукам и ногам. Целый день шли веселые разговоры о похищении.

Зато невесел был Погда-паш.

— Ну, как невеста? — спрашивал хозяин.

— Кусается. В руках палка.

— Баба! — рассердился Тастак-бай.

А сегодня Погда-паш и вовсе расстроился.

— Вчера была палка, нынче нож. Если бы не крепкий замок — убежала бы. Всю ночь меня мучила: сидит у порога с ножом и не подпускает. Еще убьет проклятая девка. Надо отобрать нож.

— Баба! — еще раз сказал Тастак-бай и пошел к Аксинье сам. — Завтра той, а ты ничего с девкой сделать не можешь? Я что ли за тебя буду?

Вдвоем они легко обезоружили девушку и связали ей руки.

— Теперь справишься?

— Теперь справлюсь, — ухмыльнулся Погда-паш, провожая хозяина. Потом торопливо вернулся в амбар и плотно захлопнул за собой дверь.

<���в книге отсутствует страница и соответственно часть текста>

то, что оно раскололось на мелкие куски и теперь их никогда уже не собрать вместе.

Но постепенно сознание возвращается к нему, и он отчетливо вспоминает последние минуты.

…Под вечер, как обычно, он и Зими сидели у шалаша, над обрывом. Сидели и разговаривали. Зими говорил, что ему совсем хорошо, что раны заживают, и через день-два они пойдут в Мыски, может быть и в большой город. Санан будет учиться, вступит в комсомол. Мальчик влюбленными глазами смотрел на своего друга и был счастлив, как никогда, в своей короткой, безрадостной жизни.

И вдруг этот выстрел. Зими упал, даже не охнув. Схватил рукой пучок травы да так и остался лежать со стиснутыми пальцами. На камни брызнула кровь.

А из кустов с торжествующим ревом выбегали люди. Санан узнал звериное лицо Гордея, еще двоих-троих бандитов, — он их видел у Тастак-бая. Но больше всего его поразили круглые, совиные глаза Карака. Так вот кто выдал Зими!

Санан подбежал к обрыву и кинулся вниз.

Мрас-су волнуется и стонет, тревожно кричат беркуты.

Откуда-то доносится печальная девичья песня. Голос знакомый. Наяву это или во сне? Наверное, во сне, потому что перед глазами вдруг запрыгали Гордей и Тастак-бай. Они говорят: «Снова наше время вернулось» и смеются. Но появляется Зими и они исчезают.

Потом Санан снова слышит грустную девичью песню и теряет сознание.

Очнулся он в юрте Ак-Сагала. Старик стоял перед ним с чашкой молока в руках. У очага, склонив головы, сидели Муколай и Ак-Салай.

Санан лежал на кошме. Под головой — подушка. Это было первый раз в его жизни, и наверное поэтому голова не так болела, как в лесу.

Когда он открыл глаза, старые друзья радостно заулыбались и склонились над его постелью. Они что-то говорили, но мальчик не слышал ни слова. Сам попытался что-то сказать и не смог. Он только понял, что жив, что лежит не в лесу, а в улусе.

— Как он сюда попал? Как его нашли верные друзья?

Но юрта неожиданно качнулась. В одну сторону, в другую. И поплыла куда-то вместе с Сананом. Перед глазами завертелись красные, синие, желтые круги…

…Десять дней и ночей пролежал Санан в забытьи. Десять дней и ночей он бредил. Чаще всего разговаривал с Зими.

Однажды Зими появился с незнакомым человеком. Но мальчик догадался: Ленин. В шалаше над обрывом он много слышал о нем.

Иногда появлялись Гордей, Тастак-бай или Карам-бай. Толстый Тастак-бай летал вокруг мальчика и стрекотал, как сорока. Карам-бай на глазах обрастал шерстью и превращался в какого-то огромного зверя.

Что происходило в это время в юрте, он не видел и не слышал. Только однажды, очнувшись на мгновение, расслышал несколько слов: «Аксинью так и не нашли. Наверно, утолилась». Санан вспомнил девичью песню в лесу над Мрас-су и хотел сказать: «Жива Аксинья». Но не успел.

Ак-Сагал почти не отходил от больного. Частенько забегали в юрту Ак-Салай и Муколай. Они тихо садились у очага, шепотом расспрашивали старика, качали головами и так же тихо уходили. Друзья были уверены, что мальчик не выживет.

На одиннадцатый день Муколай взял в свои руки исхудалую руку Санана и вскрикнул:

— Холодная! Как лед.

Ак-Сагал легко, словно юноша, подбежал к постели.

— Цветок еще не распустился, а его уже сорвали, не дали цвести, — сказал он.

И в это время Санан пришел в себя.

Ак-Сагал засуетился около больного, повторяя одно и то же:

— Жив мой мальчик! Жив!

Муколай только смеялся. Ак-Салай хлопал в ладоши и приплясывал.

В этот вечер друзья, наконец, наговорились вдосталь.

— Ну, теперь Санан будет жить, — сказал Ак-Салай Муколаю, когда они вышли из юрты.

Понемногу Санан начал есть толкан. Он ел бы и больше, но боялся обидеть стариков. Он знал, что им самим почти нечего есть. Добрый Ак-Сагал, правда, уговаривает не отказываться, но Санан давно уже видит, что до нового урожая ячменя ему не хватит. Да и Алена, жена Ак-Сагала, высокая и худая старуха, косо посматривает на мальчика, когда он берется за толкан.

И все-таки здоровье Санана улучшалось с каждым днем. Молодость брала свое. Он уже замечал вещи, людей. Начал задумываться над тем, мимо чего проходил раньше, не останавливаясь. Он словно додумывал то, что не удалось додумать за время недолгой дружбы с Зими.

Смотрит Санан на убогую юрту и вспоминает, что все здесь сделано руками человека.

Вот в шаале горит огонь, и его добыть догадался человек. Он невидимое делал видимым, из ничего создал тепло. А сколько удивительных вещей в доме Тастак-бая, и все они тоже созданы человеком. Дом его — под крышей, так что самый сильный дождик не попадет в него. И ветер не дует, как в юрте. Когда Санан первый раз попал в этот дом, он чуть было не разбил стекло, пытаясь высунуть голову в окно. И все это тоже сделал человек.

Но почему же в юрте Ак-Сагала, как и в юрте отца, все из дерева, а у Тастак-бая все из железа, стекла, даже золота?

Вот почему Зими и говорил, что беднякам надо собраться в одну семью и работать на себя.

И в самом деле, как весело было бы работать вместе, вместе корчевать! А урожай разделили бы между собой. И Санан, конечно, работал бы не хуже других. Лишь бы ему поправиться!

На следующий день Санан почувствовал себя еще лучше, но и есть хотелось больше.

Если бы не старая Алена, мальчик, наверное, не выдержал бы и поел.

Чтобы заглушить голод, он достал заветный карандаш — все, что осталось у него от Зими, и размечтался о том времени, когда выучится читать и писать, как его умный старший друг.

Потом мальчик попробовал встать. Держась за стены, он даже вышел из юрты и сел на крыльцо.