Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Вдова военного преступника

— Такой уж она человек, Аннализа. Только хорошее видит в людях.

— Во мне ничего хорошего давно не осталось.

— Ты слишком строго себя судишь. Она никогда не полюбила бы кого-то с тёмной душой. А ты… Ты не плохой человек. Ты просто… — Генрих вздохнул и покачал головой с улыбкой. — Ты просто слишком много пьёшь и спишь с чужими жёнами. Если бы не это, ты бы мне даже нравился.

— Ну спасибо, — усмехнулся Эрнст.

— Я ведь не думал сперва, что у тебя к ней какие-то серьёзные чувства.

— Да я и сам не думал. Женщины всегда сами мне на шею бросались. — Он рассмеялся. — Я брал их на свидание, а они уже по дороге домой ко мне сами приставать начинали. Ну я и привык. Ни одна мне ни разу не отказала; я это не к тому говорю, чтобы похвастаться, а к тому, что твоя жена была первой, кто взяла и вежливо указала мне на дверь. Затем второй раз, и третий. Она во мне охотника разбудила, вот что произошло. Для меня стало какой-то навязчивой идеей сделать её своей. Поверь уж, я ещё ни с одной девушкой не был таким очаровательным, как с ней. Я знал, что нравлюсь ей, видел, но только она и тут сдаваться не собиралась. Я ненавидел её за то, что она навсегда поселилась у меня в мозгу; я думать больше ни о чём и ни о ком не мог… Я стал по-настоящему одержим ею. Я никогда в жизни ни одну женщину так не мечтал добиться. Это было ужасно подло, конечно, с моей стороны, но я решил во что бы то ни стало сделать её своей. Ты же знаешь, как мы, мужчины, думаем: переспишь с девчонкой и перестанешь о ней думать уже на следующее утро. Только вот с ней и это не прошло; с ней… с ней всё стало ещё хуже. После неё я больше вообще на других женщин смотреть не мог. Она делала меня сильнее всех на свете, и забирала у меня всё до последнего в то же время. У меня появилась чуть ли не физическая от неё зависимость, когда день вдали от неё превращался в пытку, а когда она была рядом, я клянусь, я чувствовал, что могу летать. Знаешь, раньше я думал, что мне жутко повезло, что я никого не любил, а соответственно и не страдал. А вот теперь я думаю, что повезло мне встретить её, единственную, кто смог заставить меня чувствовать, по-настоящему чувствовать впервые за всю мою жизнь. Господь наказал меня за всех тех женщин, кого я заставил страдать, потому что та, кого я наконец-то полюбил, никогда не будет моей. Я думал, если она забеременеет от меня, то уж тогда точно уйдёт от тебя. Или ты её оставишь. Мне не стоило этого делать. Надо было догадаться. Прости, Генрих. Прости за всё.

— Не нужно. Я не держу зла.

Генрих вдруг отставил в сторону свою бутылку и освободившейся рукой обнял Эрнста за плечи.

— Я сказал, что ты хороший человек, но это не значит, что ты мне нравишься в каком-то другом смысле, Фридманн.

— Не льсти себе, ты мне тем более не нравишься. — Генрих рассмеялся, ну руки не убрал. — Просто здесь холодно, как в морозильной камере, и тебя уже всего трясёт. Если хотим пережить сегодняшнюю ночь, придётся держаться как можно ближе друг к другу. Тебе разве на учениях про тепло товарищеской спины не объясняли? Мы вот например в походах только так и спали, когда в открытом поле по осени приходилось ночевать, спиной к спине, только так и грелись.

— Предлагаешь так и лечь?

— А ты предлагаешь всю ночь так просидеть? Я вот например уже ни ног, ни спины не чувствую.

— Я тоже. Ну ладно, давай ляжем. Только смотри, проболтаешься кому-нибудь в РСХА — я тебе лично пулю промеж глаз пущу!

— Не волнуйся, ты не относишься к категории людей, о которых я хвалился бы, затащи я их в койку.

Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться, пока они с сопением и взаимными подначками пытались устроиться поудобнее на слишком маленьком для двух очень больших мужчин сундуке. Наконец они пожелали друг другу доброй ночи и меньше чем через минуту начали дружно похрапывать; похоже, бренди и долгий откровенный разговор их всё-таки сморил.

Я наблюдала за спящими мужчинами из-под вороха своих одеял, когда вдруг почувствовала что-то совершенно непередаваемое, чего никогда раньше в жизни не испытывала; кто-то мягко коснулся меня изнутри, так осторожно и едва ощутимо, что я замерла на секунду, совершенно заворожённая новыми ощущениями. Мой малыш впервые зашевелился, догадалась я, и прижала обе ладони к животу. Урсула была права, когда говорила, что это было самым восхитительным чувством на свете, которое мне когда-либо доведётся испытать.

— Мой малыш, — прошептала я и осторожно обняла свой живот обеими руками. Никогда раньше я не испытывала такой всепоглощающей и безграничной любви, такого чистейшего восторга, излучаемого каждой клеточкой моего тела оттуда, где крохотная ручка только что коснулась моей руки, и вся война вместе со всей артиллерией и взрывами над моей головой потеряла всякое значение.

— Если бы сам не увидел, ни за что бы не поверил! — фыркнул Отто, обозревая нас за завтраком в воскресное утро. Он только вернулся из Австрии и сразу же направился повидать своего лучшего друга.

— Элке, разве я не предупреждал, чтобы ты всякий сброд в дом не пускала? — обратился Эрнст к своей домработнице, не отрывая глаз от тарелки.

Элке, однако, которую я ни разу не видела улыбающейся, только повела густыми бровями, явно не поняв шутки. Отто продолжал стоять в дверях с превесёлой ухмылкой на лице.

— Вы что, живёте теперь одной семьёй? Не уверен, законно ли это, но лично мне идея нравится, — продолжил австриец, в то время как Рольф обнюхивал его сапоги.

Нам крайне повезло, что обе наших собаки нашлись, как все и предсказывали, и были доставлены нам полицией. Магда тоже к счастью оказалась жива, но находилась сейчас в госпитале, где мы навестили её пару дней назад.

— Отто, почему бы тебе не присесть и не занять чем-нибудь свой болтливый рот? — Эрнст наконец не выдержал продолжения издевательств.

— Это я всегда пожалуйста!

Я ухмыльнулась. Эрнст прекрасно знал, как можно было переключить внимание своего чересчур любопытного друга. Но с Отто за столом спокойному завтраку не суждено было состояться.

— Один последний вопрос, — проговорил он, с отменным аппетитом набивая себе рот омлетом, что Элке положила ему на тарелку. — Как вы, люди, спите? Все вместе, или?…

Генрих чуть не подавился после такого прямолинейного вопроса, в то время как Эрнст, давно привычный к австрийскому юмору, только бросил на друга убийственный взгляд.

— Нет, Отто, — мило улыбнулась ему я. — По правде говоря, я сплю одна, а эти двое спят вместе.

Теперь настала очередь Отто поперхнуться омлетом. Эрнст расхохотался, а Генрих только отложил вилку, с болезненным выражением лица прикрывая глаза рукой.

— Ты же обещала никогда и никому не говорить, — произнёс он медленно и тихо.