Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Любовница группенфюрера

Даже стражи у входа едва взглянули в моё удостоверение и сразу же вернулись к чёрными телефонам за их спинами. Пока я шла по коридорам, звон этих телефонов сливался в одну невыносимую какофонию, и моя головная боль начала снова напоминать о себе. Что-то явно было не так, судя по мрачным, а иногда и напуганным лицам сотрудников РСХА, которых не так-то просто было чем-то напугать.

Когда я наконец дошла до приёмной Генриха, я ещё более удивилась тому факту, что даже его адъютанта Марка не было на привычном рабочем месте, а поэтому я сама открыла дверь в кабинет мужа. Он также был на телефоне с кем-то, и выражение его лица соответствовало всеобщему настроению. Он поприветствовал меня кивком, но даже не улыбнулся. Пока я ждала, чтобы он освободился, присев в одно из кресел для посетителей, Генрих только и делал, что повторял «Так точно» и записывал чьи-то указания на листок бумаги. Когда он наконец повесил трубку, он повернулся ко мне, даже не пытаясь скрыть тревогу в глазах.

— Ты ещё не слышала?

— Что? Что-то случилось?

Он смотрел на меня какое-то время, после чего тихо проговорил:

— На обергруппенфюрера Гейдриха сегодня было совершено покушение.

На секунду я забыла, как нужно дышать и просто смотрела на него, боясь задать свой самый главный, полный надежды, вопрос:

— Он мёртв?

— Нет, только ранен. Он сейчас находится в госпитале в Праге. Личный врач рейхсфюрера вылетел к нему.

Я закрыла лицо обеими руками и опустила локти на стол. Горькое разочарование наполнило мои глаза слезами. Так значит провалили своё задание друзья Марека, и человек, ответственный за смерть сотен тысяч невинных людей, ежедневно гибнущих в лагерях по всей стране, останется жить. Бездушное животное, приведшее в исполнение Kristallnacht и приказавшее сжечь синагоги с запертыми в них живыми людьми, останется жить. Чудовище, отказавшее моему покойному брату в просьбе перевести его из Аушвица на восточный фронт, останется жить. Вешатель. Пражский палач. Светловолосое чудовище. Злой гений Гиммлера. Рейнхард Гейдрих останется жить.

— Господи, — простонала я в своём поражении: значит всё же все попытки окончить его жизнь ни к чему не привели. — Нет!

Генрих обошёл стол и обнял меня за плечи, пытаясь утешить, но только ничего он не мог для меня сейчас сделать. Я поклялась на могиле Норберта и нашего ребёнка, что Гейдрих тоже окажется в могиле; не сдержала я своего слова. Я чувствовала себя совершенно сломленной и опустошённой.

— Любимая, почему бы тебе не поехать домой и прилечь?

Генрих гладил меня по волосам, его голос переполненный беспокойством. Он всё ещё помнил, какой я была после смерти Норберта и после того, как потеряла ребёнка, и наверняка боялся, что неудавшееся покушение на Гейдриха снова вернёт меня в то прежнее, мрачное и исполненное мести состояние, и я снова пойду и сделаю какую-нибудь глупость, как в последний раз, когда я проделала весь тот путь до самой австрийской столицы и попросила группенфюрера Кальтенбруннера о помощи. Как, интересно, он воспринял новости о Гейдрихе, и что он теперь сотворит с бедным Мареком?

— Любимая?

— Да, думаю, ты прав. Я лучше пойду.

Генрих немного удивился, что я так легко согласилась, но, кажется, даже обрадовался этому. Я оставила ему бумажный пакет с ланчем, чмокнула его на прощание и пошла на улицу найти Ганса. Он уже тоже разузнал новости, и по дороге домой то и дело качал головой, говоря, какую же глупость совершили чехи.

— Почему глупость? Он терроризировал их население вот уже сколько времени. Это только естественно, что они желали его смерти, — заметила я.

— Да нет, я всё это понимаю, но подумайте только о последствиях, что они сами для себя устроили. Вся политика террора обергруппенфюрера Гейдриха покажется детской забавой по сравнению с кровопролитием, что наверняка прикажет устроить фюрер, если уже не приказал. Да они же сравняют Прагу с землёй!

Я тяжко вздохнула и уставилась в окно. Больше людей погибнет, а этот мерзавец останется жить. Остаток пути мы проделали в тишине, в основном потому что я больше не хотела говорить. Что был теперь за толк в пустых разговорах?

Едва я переступила порог и погладила прыгающих на меня собак, зазвонил телефон. Я ответила, думая, что это Генрих интересовался, как я доехала до дома.

— Я слушаю?

— Здравствуйте, фрау Фридманн. Слышали новости?

— Да, я… Откуда у вас мой номер?

— Ну я же шеф гестапо, разве нет? — Я почти слышала, как группенфюрер Кальтенбруннер ухмылялся на другом конце провода. — Я сожалею только об одном, что я сейчас в Вене и не мог видеть вашего лица, когда вы узнали последние известия.

— О чём вы говорите? — Я бросила взгляд в направлении кухни, убеждаясь, что Магда была достаточно далеко, чтобы нас услышать. — Он же выжил!

— Ну да, саму атаку он пережил. Эти чёртовы британские автоматы всегда заклинивают в самый неподходящий момент. Им пришлось швырнуть гранату ему под машину, осколками от которой его и ранило. Но он абсолютно определённо умрёт в ближайшие несколько дней.

— Почему вы так уверены?

— Потому что Марек и его друзья пропитали все части амуниции в той сыворотке, что я ему дал, научного названия которой я даже произнести не могу. Сейчас, хоть его состояние и рассматривается как серьёзное, но стабильное, яд медленно отравляет его изнутри. Его дни сочтены, фрау Фридманн, уж поверьте.

— Надеюсь, вы не даёте мне ложную надежду, герр группенфюрер?

— Нет, я бы никогда подобного не сделал. — Он помолчал немного и затем спросил, — как ваша мигрень? Всё мучает вас?

— Нет, мне уже намного лучше, благодарю вас.

— Тогда встретимся на похоронах, я полагаю?

— Я бы такое ни за что в жизни не пропустила.

— Прекрасно. Тогда до встречи.

Доктор Кальтенбруннер повесил трубку, а я сидела ещё какое-то время у телефона, молясь всем богам, чтобы он оказался прав.

День снаружи был по-летнему тёплым и солнечным. Внутри Рейхканцелярии было темно и холодно, несмотря на обилие урн с горящим в них пламенем. Оглядываясь по сторонам, я думала, что они разорили половину берлинских оранжерей ради всех этих венков. Казалось, что все мы сидели в одной большой теплице, только со штандартами и свастиками на каждой стене. Другое огромное полотно с рунами СС закрывало стену над гробом обергруппенфюрера Рейнхарда Гейдриха, на который я смотрела сквозь чёрную вуаль почти не отрываясь с тех пор, как его принесли сюда специально выбранные для этого эсэсовцы. Я по правде даже жалела, что гроб стоял закрытым, и я не могла видеть его лица, не могла вблизи взглянуть на его труп, чтобы самой лично убедиться, что это действительно было правдой: Рейнхард Гейдрих был мёртв.