Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Любовница группенфюрера

Когда Генрих сообщил мне об этом несколько дней назад, я ничего не почувствовала. Раньше я думала, что испытаю счастье, удовлетворение, но ничего этого не было, одно только разочарование, разочарование в самой себе, потому что я так наивно полагала, что убийство человека, виновного в смерти моего брата, заставит боль уйти, но этого не произошло. Норберт был по-прежнему мёртв.

Я продолжала смотреть на гроб, пока рейхсфюрер Гиммлер произносил речь, пытаясь заставить себя хоть что-то почувствовать. Внутри была одна пустота. Я смотрела на гроб, когда фюрер Адольф Гитлер поместил посмертные награды на подушку, что держал один из эсэсовцев — по-прежнему ничего. Другая смерть не возрождает мёртвых к жизни; месть оказалась бессмысленной.

Я в отчаянии взглянула на Генриха. «Помоги же мне, подскажи, что теперь делать,» молча молила я его одними глазами, но он только взял мою руку в свою и легонько её сжал. Он не знал, как мне помочь. Я тихо вздохнула и отвернулась.

Те же эсэсовцы, что принесли его, подняли гроб и вынесли его наружу, чтобы перевезти его на кладбище для последнего прощания. Мы остались в Рейхканцелярии, среди других высокопоставленных офицеров, которые не последовали за похоронной процессией. Они тихо переговаривались между собой, в основном о Гейдрихе и текущих событиях в Чехословакии. Все сходились в одном мнении: после первичного возмездия, уже нанесённого местному сопротивлению, гестапо под личным контролем Гиммлера в скором времени и вовсе скосит всех, так или иначе связанных с «врагами рейха». Я не хотела всего этого слушать и прошла вперёд, туда, где только недавно стоял гроб Гейдриха. «Стоило ли оно того?» Спросила я себя и не нашла ответа.

— Вот его и не стало. — Знакомый голос сказал у меня за спиной. Группенфюрер Кальтенбруннер нашёл меня.

— Да, — тихо отозвалась я, не оборачиваясь.

— Что-то вы не радуетесь.

Я помолчала какое-то время.

— Всё совсем не так, как я того ожидала.

— Что вы имеете в виду?

— Мой брат по-прежнему мёртв. Ничего не изменилось. Я думала, что изменится, но всё осталось как было.

— Да нет же, фрау Фридманн. Что-то очень даже изменилось. Его больше нет.

— И что?

— А то, что вам не нужно больше его ненавидеть. Вы можете наконец перестать мучать себя из-за прошлого и начать снова смотреть в будущее. Его больше нет. Всё наконец закончилось. Вы свободны.

Простота его слов поразила меня своим неожиданным откровением. «Его больше нет. Всё закончилось. Мне больше не нужно жить ради своей ненависти. Я могу снова вернуться к себе прежней, счастливой и беззаботной. Я свободна».

Это звучало настолько неправдоподобно в моих мыслях и одновременно так до боли просто и легко, что я едва не рассмеялась и быстро прикрыла рот рукой в шёлковой перчатке. «Я свободна. Мне больше не нужно о нём думать. Он наконец-то исчез из моей жизни, раз и навсегда. Мне больше никогда не придётся его видеть. Он больше не будет постоянным напоминанием о болезненных воспоминаниях, навсегда отпечатанных в моей памяти. Не нужно больше оплакивать двух призраков из прошлого. Они теперь тоже свободны, как и я».

Я снова рассмеялась, пряча лицо в дрожащих руках, а потом и слёзы пришли, одним горячим потоком, и я едва могла делать судорожные вдохи между истерическими всхлипами. Мне так хотелось, чтобы кто-то обнял меня, но этот кто-то стоял рядом, боясь до меня дотронуться теперь, когда мне больше всего это было нужно. Я повернулась к группенфюреру Кальтенбруннеру и сама прижалась к его плечу, и тогда только он обернул руки вокруг меня и сжал так крепко, что я заплакала ещё сильнее.

— Шш, тише, не плачьте, всё хорошо. Отныне всё всегда будет хорошо. — Он нежно гладил мою спину и волосы, как будто успокаивая маленького ребёнка. — Всё в прошлом. Я хочу, чтобы эти слёзы были последними слезами, что я когда-либо увижу на вашем хорошеньком личике. Только радостные улыбки с сегодняшнего дня, договорились?

Я с готовностью закивала и с благодарностью взяла платок, который он протянул мне. Я вытерла лицо, и та часть, которая коснулась моих глаз, оказалась запятнанной чёрной тушью. Я улыбнулась, заметив это; я даже рада была, что эти слёзы были чёрными, будто весь яд, что я всё это время держала внутри, наконец покинул моё тело.

Кто-то подошёл осведомиться о моём крайне расстроенном состоянии, и доктор Кальтенбруннер ответил, так и не выпуская меня из рук:

— Бедняжка очень близко работала с обергруппенфюрером Гейдрихом. Какая невосполнимая утрата для нас всех!

— Верно, верно, — забормотал в ответ незнакомец. Я даже не повернула к нему головы, наконец чувствуя себя в умиротворении и покое в сильных руках лидера австрийских СС. — Страшные времена для нас всех, страшные!

Он оставил нас одних, и я снова вытерла лицо, заметив, что в этот раз платок остался почти чистым. Внутри всё тоже было чистым, свободным от боли, ненависти и яда, что отравляли мою душу всё это время. Я наконец освободилась от этого всего, и он сделал это возможным. Я подняла глаза к его и прошептала так, чтобы никто нас не услышал:

— Спасибо вам.

— Не стоит благодарности. Я только рад, что вам стало легче.

Доктор Кальтенбруннер снова дотронулся до моей влажной щеки, смахивая последние крохотные слезинки, а потом он просто смотрел на меня, очень серьёзно, с рукой всё ещё обнимающей меня за плечи, и нежными пальцами на лице. Мы стояли так близко друг к другу, что если бы в зале больше никого не было, он наверняка поцеловал бы меня. Я бы позволила ему это сделать.

Я вдруг устыдилась собственных мыслей и отступила назад, не понимая, как я вообще позволила себе такие фантазии, когда Генрих находился совсем рядом, всего лишь на другом конце зала. Группенфюрер Кальтенбруннер сразу же меня отпустил, будто поняв мои чувства.

— Я думаю, мне пора идти, — проговорила я. — Мой муж меня ждёт.

— Да, конечно. — Он кивнул и опустил глаза.

Я почему-то медлила.

— Что ж… Тогда до встречи, герр группенфюрер.

— До встречи, фрау Фридманн.

Я протянула ему руку, и он осторожно её пожал.

— Спасибо вам за платок. Боюсь, его уже не спасти.

Он наконец улыбнулся.

— Я думаю, что смогу позволить себе новый.

Я тоже улыбнулась в ответ и начала было уже уходить, когда он окликнул меня.

— Фрау Фридманн?

— Да? — Я обернулась.

— Я забыл вам что-то отдать.

С этими словами он вынул руку из кармана и раскрыл ладонь, на которой лежали мой католический крест и моя золотая цепочка с кулоном в виде пуантов, подарок моего мужа, который он забрал у меня несколько лет назад в допросной камере гестапо. Я поверить не могла, что он хранил оба предмета всё это время. Я сначала никак не решалась поднять руку, но затем взяла цепочку и крест и снова подняла на него глаза.