Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Жена штандартенфюрера

Понятия не имею, сколько я так просидела, но наконец я услышала громкие голоса у двери, которую кто-то открывал. Я испытала смесь облегчения и страха: я наконец-то смогу поговорить с кем-то из главных и попросить их позвонить моему мужу. Я была уверена, что не станут они со мной обращаться, как с обычным преступником, если узнают, что я замужем за одним из их начальников. Но с другой стороны я не знала, какие неприятности будут из-за меня у Генриха.

Бритый налысо человек с маленькими злобными глазками вошёл в камеру, держа какие-то бумаги под мышкой. Я по-прежнему сидела, боясь пошевелиться, и ждала, чтобы он заговорил первым. Он захлопнул за собой дверь, не сводя с меня тяжёлого взгляда отодвинул стул с громким скрежетом и сел напротив. Я нервно сглотнула. Он открыл папку, что принёс с собой и снова уставился мне прямо в глаза.

— Вам сказали, в чем вас обвиняют, фрау Фридманн?

— Да.

— Хорошо. Так вы подтверждаете сокрытие вашей национальной принадлежности и фальсификацию ваших документов?

— Н-нет. То есть… Я арийка.

— Ну да. Согласно вашему паспорту. И арийскому сертификату. Всё здесь и в полном порядке. Но здесь также говорится о том, что вас поймали за ношением Звезды Давида. Это как объясните?

— Я никак не могла носить ничего подобного. Я протестантка, как и вся моя семья. Мы в церковь ходим по воскресеньям.

Судя по его виду, он не купился.

— Я вам сейчас кое-что зачитаю из заявления некой фройляйн Гретхен Вульф, которая работает в одной с вами балетной труппе: фройляйн Вульф заметила цепочку с кулоном (представляющим собой еврейскую Звезду Давида) на шее фрау Фридманн и немедленно её сорвала. Следуя своему гражданскому долгу, который предписывает всем гражданам сообщать о всех лицах еврейской национальности властям, фройляйн Вульф попыталась сделать то же, когда фрау Фридманн вероломно напала на неё со спины и, украв улику из рук своей жертвы, поспешила скрыться до того, как фройляйн Вульф могла принять какие-либо меры по её задержанию.

Он закончил читать и сощурил на меня глаза. Я почувствовала, как пот начал пробиваться на висках.

— Вас поймали, фрау Фридманн, и поймали с поличным. У нас есть свидетель, так что давайте опустим всю эту ненужную бюрократию с допросом, судом и сразу подпишем чистосердечное признание? И, конечно же, вам придётся назвать мне имена и адреса тех людей, кто сделал вам ваши бумаги, потому что они так хорошо нарисованы, что их не отличить от моих.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Всё, что описано в этом заявлении — полная ложь.

Он поморщился от моих слов, как будто я заставила его проглотить горькую пилюлю.

— Фрау Фридманн, я вас умоляю. У меня был очень трудный день, и мне не терпится пойти домой. У меня никакого желания нет сидеть здесь с вами всю ночь, вытаскивая из вас это признание, а вы его в конечном счёте подпишите, уж поверьте. — Он потёр рукой лоб, как профессор, который пытается выудить правильный ответ из нерадивого студента, но безуспешно. — У меня здесь ещё куча других бумаг, подтверждающих ваши тесные связи с еврейским сообществом, подписанные офицером СС, который раньше занимался расследованием по данному делу, но которое было опущено по требованию вашего мужа.

Моего мужа! Так он знает, кто мой муж! Может, мне всё-таки разрешат с ним поговорить?

— Вашего мужа, которого вы так подло обманули. — После этих слов я потеряла последнюю крохотную надежду, которая теплилась в груди. Нет, не дадут они мне с ним говорить. Сама должна выпутываться. — Но теперь, когда правда наконец открылась, а она всегда открывается, фрау Фридманн, у вас нет иного выбора. Подпишите признание, и всё скоро закончится.

— Я не могу признаться в чем-то, в чем я не виновата. Я никого не обманывала. Я — чистокровная арийка.

— Что ж, значит, по-хорошему не хотите. Ну ладно, вы свой выбор сделали. — Я заметила, как он сжал челюсть, захлопывая папку. — Вам очень повезло, фрау Фридманн, и знаете почему?

Я продолжала молча смотреть на него, боясь сделать ещё один вдох. Он же не собирается меня пытать? Я же жена офицера, это же противозаконно!

— Самый лучший следователь в Германии нанёс нам сегодня визит, а с ним ещё никто, ни один человек, в молчанку дольше двадцати минут не играл. Лично я бы предпочёл смертную казнь его допросу, если вы понимаете, о чем я. — Он пристально следил за моей реакцией. Не знаю, был ли это психологический трюк, чтобы заставить меня говорить, или же он действительно говорил правду. Как бы то ни было, я из себя ни слова выдавить не могла. — Мне посчастливилось понаблюдать за его «работой» с одним из подозреваемых и, сказать вам по правде, у меня волосы дыбом чуть не встали, а я многое в жизни повидал.

Я только сильнее стиснула зубы, чтобы они перестали стучать. Сердце у меня колотилось так сильно, что вот-вот готово было выпрыгнуть из груди. Тем временем гестаповец вынул ручку и пододвинул ко мне лист бумаги.

— Последний шанс, фрау Фридманн. Вы всё же жена офицера, и мне вас жаль. Вы же женщина, ну на что вы надеетесь? Вы же и пяти минут не протянете при интенсивном допросе, пожалейте себя. Результат всё равно будет один: вас так или иначе отправят в лагерь, только вы можете поехать здоровой или… Выбор ваш.

Я взглянула на бумагу, снова на него и… покачала головой. Он поджал губы и пожал плечами.

— Ну что ж, я попытался вам помочь, фрау Фридманн. Дело ваше.

Он подобрал папку со стола, постучал в дверь, чтобы охранники открыли её снаружи, и вышел, ни разу больше на меня не глянув. Я осталась одна и лишенная всякой надежды.

Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как он ушёл, но чем дольше я там сидела, тем более страшные картины вставали у меня перед глазами о том, что в гестапо делают с заключёнными на «интенсивных допросах» — пытках, если называть вещи своими именами. Я уже начала задыхаться от страха в этой тесной камере, но когда услышала приглушённые крики, доносящиеся из-за двери, я не выдержала и расплакалась. Я так хотела пойти домой, домой к маме и папе, к моей собаке, к заботливым рукам мужа. Только вот я сама всё это разрушила, и теперь меня точно убьют.

Время тянулось неспешно, что само по себе в этом месте было пыткой. Я чувствовала себя ужасно вымотанной; слёзы уже давно высохли и дыхание снова пришло в норму. Они что, забыли про меня? Мне уже и дела не было, слишком устала я подпрыгивать на стуле от каждого шороха за дверью и просто замерла неподвижно, всё ещё обхватив себя обеими руками, испытывая почти животную тоску и отчаяние. Крики за дверью тоже давно стихли, и я начала надеяться, что может все ушли на ночь домой. Только эта надежда в секунду испарилась, как только я услышала голоса за дверью и звук отпираемого замка.