Элли Мидвуд - Австриец

— Как такое возможно, что вы не видели половину этих документов?

— А зачем мне это было нужно?

— Что вы имеете в виду, зачем вам было это нужно, доктор?

Пусть он и не питал ко мне никакой симпатии, мой собственный адвокат, кто осуждал меня за то, что я использовал нашу общую профессию в злостных целях моего правительства, он всё же обращался ко мне «доктор». Второй, и последний, человек, кто так меня называл, был агент Фостер. Я улыбнулся уголком рта, вспоминая его дружелюбное отношение и его сигареты. Я даже начал скучать по американцу.

— Видите эту маленькую пометку в крайнем верхнем углу документа, что лежит сейчас перед вами? — Хоть я и устал до смерти повторять одно и то же по миллиону раз, сначала американцам, арестовавшим меня, затем британскому СОИ, затем снова американцам, но уже здесь, в Нюрнберге, а теперь вот и доктору Кауффманну, я всё же подобрал карандаш и сквозь решетку указал ему, куда следовало смотреть. — Видите эту римскую IV?

— Да.

— Если вы внимательно просмотрите все остальные документы, вы заметите, что все те, которые помечены этой римской IV в уголке, будут носить абсолютно идентичный штамп вместо подписи. Это мое факсимиле. Остальные же, с римской VI в том же углу, будут подписаны чернилами и подписи будут слегка различаться. Эти я подписывал от руки.

Он зашелестел многочисленными копиями документов, предоставленных ему обвинением, пока я сидел, подперев голову рукой, терпеливо ожидая чтобы он закончил их сортировать.

— Ну что ж, похоже, вы правы. — он заключил в конце концов. Я едва удержался, чтобы не закатить глаза. «Да не говорите, доктор, я-то уж, наверное, помню, что я подписывал, а что нет!» — Но как это меняет дело?

— Римская IV означает четвертый отдел — гестапо. Это старейшая ветвь, которая всегда находилась под контролем Генриха Мюллера, с самого основания РСХА. Он был шефом гестапо еще когда я занимал нижайший ранг в рядах СС в Австрии. Так что можете представить, как долго Мюллер находился в офисе до того, как я пришел в РСХА в 1943. Он всегда докладывал напрямую рейхсфюреру Гиммлеру, и порядок остался таким же, когда я занял пост шефа. Потому-то я и пытаюсь вам объяснить, что мне не нужно было совать нос в их дела, доктор. Они все решали без меня, и честно говоря, меня это вполне устраивало. Я никогда не понимал всей этой полицейской работы, и более того, не имел никакого желания ей заниматься. Единственной причиной, по которой моя подпись требовалась на всех этих приказах — это только потому, что Мюллер не был шефом всего РСХА, а Гиммлер был уж слишком важной политической фигурой, чтобы их подписывать. У меня была куча дел с иностранной разведкой, чтобы тратить время на чтение всей этой чепухи. — Я кивнул на стопку документов на его стороне стола — малую толику того, что удалось восстановить агентам ОСС и СОИ, чтобы использовать их потом против меня в суде. — Вот я и поручил адъютанту их штамповать без меня.

— Иностранная разведка — это шестой отдел, верно?

— Верно, доктор. Все документы из шестого отдела носят мою оригинальную подпись.

Доктор Кауффманн надул щеки, снова снял очки и посмотрел на меня.

— Честно говоря, не знаю, что из этого выйдет в суде, доктор.

Что из этого всего выйдет, думал я по пути к дому Далии. Я нечасто виделся с ней в последнее время со всеми политическими собраниями, на которые отец таскал меня с какой-то упрямой настойчивостью, и к тому же мне пришлось провести еще одно лето в моем родном Райде, помогая фермерам с урожаем. Хотя, на это я как раз не жаловался. Это была тяжелая, многочасовая и отупляющая работа, которая помогала мне отвлечься от всего того сумасшествия, что царило сейчас вокруг.

Пока я работал в поле, все, о чем мне нужно было думать, это о том, чтобы выполнить работу в срок, а в конце дня я, безумно уставший, проглатывал свой ужин с полузакрытыми глазами и падал на кровать, проваливаясь в глубокий, крепкий сон, как только моя голова касалась подушки, без единой мысли. Мысли мои не были чем-то, что я приветствовал в те дни, и иногда я начинал сомневаться, мои ли это были идеи или же моего отца, гипнотически повторяемые изо дня в день с неопровержимой логикой, что я никак не мог оспорить.

Если бы только он был единственным, кто проявлял такую ненавистную одержимость идеей в пользу теории, что обе наших страны, бывший рейх и Австро-Венгрия, были жестоко преданы, идеей удара в спину, что набирала все большую и большую популярность. Но почему же тогда таверны, куда он меня водил, были битком набиты людьми, что были того же самого мнения? Возможно ли было то, что все они заблуждались, наслушавшись своих крайне правых лидеров, которые потрясали кулаками в сторону евреев и их предполагаемой вины перед многолюдными толпами, призывая к возрождению национальной гордости?

Я бы легко принял их заблуждение, если бы то были простые рабочие или фермеры, необразованные и легко убеждаемые красивыми словами. Но, к удивлению, основой тех собраний была интеллектуальная элита Линца: юристы, профессоры, врачи и бывшие военные лидеры, все более чем способные сформировать свои собственные мнения. Выходило ли в таком случае, что это был я, кто заблуждался, втайне отвергая их теории?

Почти все они прошли через Великую Войну, почти все многое потеряли, защищая свою страну, только чтобы вернуться назад униженными и осмеянными всем миром, с непомерным грузом не только вины и стыда, но еще и ответственности перед бывшими союзниками, которым они должны теперь были выплачивать деньги, которых ни у кого не было. И все они повторяли одно и то же: в то время как мы лишились всего, евреи только разбогатели. Евреи сделали так, что мы проиграли войну. Это уолл-стритские жиды обложили нас этими репарациями, а теперь ссуживают нам деньги под бешеные проценты, чтобы мы могли расплатиться с Британией и Францией, а сами этими процентами набивают себе карманы. Это и был их план с самого начала!

«Они только и ждут, чтобы окончательно поработить нас! Но мы им не позволим! Мы — великий германский народ, единый перед Богом, и это воля нашего Бога, вести нас к процветанию, пусть и сквозь кровь и страдания. Мы — дети арийских богов, это наше право с рождения — править миром, и мы принесем нашу месть на головы тех, кто лишил нас этого священного права! Мы, арийские братья, готовы идти через ад если нужно, и отдать жизнь, но вернуть нам прежнее величие….»

Вот, что мне приходилось слушать всю весну, а за день до того, как я должен был ехать на ферму, я зашел попрощаться на три месяца с Далией, тайно конечно же. Я уже дождаться не мог, чтобы уехать подальше отсюда, прочистить голову от всех этих слов, которые туманили мне разум как сигаретный дым, что постоянно клубился в тавернах, где все эти националистские лидеры выкрикивали их пропаганду.