Петр Еремеев - Ярем Господень

Кончил звонить, привычно оглядел далёкие, смутные сейчас очертания зимних лесов на северо-востоке, ближе более чётко проступала Высокая гора с плотной щетиной черного липняка, а еще ближе, над извивами заледеневшей Тёши тянули вверх раскидистые сучья старые ветлы. Он повернулся. Направо открылось осевшее в снега село, чёрные строчки огородных прясел. Зыбнуло сердце: на глаза попался чёрный провал створа распахнутой кузни Алексея Железнова. Где ты там под Москвой, дядя Лёша, и как-то живётся-можется на чужбине дочушке твоей Улиньке. Помнит ли она своего первого обавника Ивашу?

Плотный, ровный ветер не унимался, тут, на высоте, поддувал под короткую шубейку, гнал вниз. Иваша постоял ещё, теперь вслушиваясь в непрерывный, тихий погуд мерзлых колоколов.

Медленно, медленно спускался с колокольни: земное, грустное тяготило. Зачем он поднимает в себе прошлое? Ничего же такого и не было между ними, только разок и посидели уединённо в ту купальскую ночь на бережке Тёши. Ну попустил он малость себе тогда в чувствах возле горячего девичьего плечика — только-то! Не казнись, не томи сердца — отринь от себя то, что не сбылось, чему не суждено повториться…

Вечерняя служба в Красносельской церкви кончилась, прихожане расходились по домам.

Ему надо прибрать в церкви. Иваша любил именно этот вот час, когда старая деревянная церковь ещё полна живого человеческого тепла, запаха воска и аромата ладана, когда стены её ещё держат затихающее неясное уже пенье, возгласы священника, да и его чистый голос — голос чтеца. Нынче он опять прислуживал вместо родителя, что-то Фёдор Степанович занедужил.

…Истаивали перед иконами жёлтые медвяные свечи, Иваша собрал в деревянную чашку огарки, и тут вышел из ризницы священник, одетый в простенькую длиннополую шубу и чёрные валяные сапоги — бородатый, с уставшим, задумчивым лицом.

Запахивая шубу, отец Михаил вскинул голову.

— Добре нынче читал и служил — усердствуй и далее. Приходи после — книгу привёз из Арзамаса, у Спасского игумена выпросил.

— Приду, дядюшка! — радостно отозвался Иваша.

Он скоро управился в церкви, потушил последний, у притвора, напольный светец и вышел на паперть. Увидел на дороге священника в окружении старух и, любя его, пожалел: ноги стали слабки у батюшки, ходит натужно, с батогом. Отец-причетник всегда на слово скуп, для сторонних и вовсе молчун, а вот дядя говорун со всеми, а потом и книжник. Сколько он Иваше порассказывал из библейских времён, из отчих преданий и даже о тех царствах, что подпирают русскую землю с юга и запада.

Как-то трактовал и о родных местах:

— Нашева села Краснова зачин таков: во времена оны два мордвина тут сукна валяли и красили в красный цвет. Подали они царю челобитье, просили дозволить брать в мастеровые разных прибылых, набеглых. Дал государь позволение с той оговоркой, что браты воспримут свет православия и поставят храм Божий. Вот так и наросло село. А что касаемо озера нашева, вода-то в нем кармазинная, [4] Кармазин — сукно алого или багрового цвета. так это от той же краски суконной, а потом и подземные протоки к нам из болот…

Дома наскоро поужинал и пошёл к дяде — всего-то уличную дорогу наискось перейти.

Старый священник не любил с племянником праздных разговоров, всякий раз, прозревая будущее родича, готовил его к службе в храме. [5] В старые времена, когда еще почти не существовало духовных учебных заведений, священники избирались прихожанами. Церковная служба познавалась «своим научением». Часто сан священника становился наследственным: батюшка «научал», готовил своего сына. Рукополагал в священники патриарх или митрополит с благословения патриарха. В горенке батюшки они сиживали всегда одни, света не зажигали. Дядя и сейчас почти закрывал собою окно. С улицы лунный свет высвечивал окрайки его головы, и потому редкие волосы старика казались легким серебряным венцом…

— Дядя Миша, — ласкается голосом Иваша. — Вот часто слышу: страх Господень. Как учено понять? Разве страх не един?

Священник молчит недолго.

— Человеку ведом страх живота своево. А страх божий — это уж начало мудрости нашей, глядение в себя. Нет-нет, Ивашенька. Не боязнь Бога, а скорее всево боязнь отпасть от Него. Ну, что ещё сюда прикладом: страх этот двояк — один является к нам от угрозы наказания. Уж коли боимся, то и побуждаем себя к воздержанию, терпению, упованию на Всевышнева. Ну, а другой страх, как думаю, сопряжён с любовью к Богу, естество благоговения перед Ним…

— Севодня родитель мой перед службой научал соседа нашева: иди и покайся. Всяк ведает: покаяться в душе или священнику за недоброе слово и дело. А как это опять же изъяснить по-книжному рассуждению?

— Можно, племяш, и учёным штилем. Покаяние — это ведь сердцевина духовной жизни, это, проще сказать, перемена к лучшему — вот суть покаяния. Очищение совести нашей. Ефрем Сириянин глаголал, что Бог более радуется об одном кающемся грешнике, нежели о девяносто девяти праведниках.

Луна уплывала из окна — Иваша заторопился, священник уходил на покой рано.

— Последнее, дядь Миша. Что, опять же учено, думать о молитве?

Старик порадовался вопросу племянника. Глубинное познание взыскует — молодцом!

Мягкий шелест слов не кидает в дрёму: племянник весь внимание, память готова воспринять услышанное.

— В молитве мы открываем Бога! Молитва — дыхание духовное. — Отец Михаил минутно помолчал, подбирая нужные слова. — Молиться нужно чаще, чаще благодарить Всевышнего. За что… Да вот хоша бы и за наступление ночи. Бог освобождает нас от дневных трудов, даёт отдохнуть, даёт силу. Молитвой мы приближаемся к Богу… Отсюда проистекает надобность чаще молиться. Ну, довольно! Поразмысли о моих ответах, утверди узнанное. А утвердится в голове, как сойдёмся, поспрошаешь о новом…

Крепчал мороз, хрустел под валенками снег. Ярко сияли звезды на синем пологе неба. Хорошо думалось о дядюшке: недаром за книгами сидеть любит. А берёт он их то у арзамасского протопопа, то в Спасском монастыре, — там всяких книг, сказывают, довольно. Вот бы самому попасть к игумену!

Он нёс завернутый в холстину список жития Преподобного Сергия Радонежского — дядя Михаил достал в Арзамасе, не в Спасском ли…

Подавая свёрток, батюшка поднял голос:

— Поучайся от святова! Сергий — столп церкви Христовой. Он молитвами и назиданием поднесь питает народ наш. Стал Игуменом всея Руси, величают его и возбранным воеводою отчей земли, ибо это он, Сергий, благословил воинство Дмитрия Донского на одоление злобного Мамая триста лет тому назад. Воспряла после победы Россия…

После со списком жития Сергия сын Фёдора Степановича не расставался почти до конца своей жизни. Стало для него житие святого настольной книгой и учило главному — тому многому, что определено угоднику Божию.