Петр Еремеев - Ярем Господень

В своём игуменском покое Иоанн места себе не находил. На столе среди книг лежала грозная бумага, вызывавшая его в Москву для ответа по доношению Авраамия. Обвинение выставлено нешуточное: патриарший указ излагал навет так, что в Саровской пустыни-де живут раскольники без церкви и все они в подчинении игумена Арзамасского Введенского… Вот и вызван ответствовать, стоять перед вопрошающими…

Оказии не случилось, ехал в Москву на своих монастырских. Путь долог. Скрипят и скрипят полозья санок, что-то дорожное коробье на запятках постукивает, что-то воротник шубы скулу натирает, а почему это послух на грядке передка сидит неловко, боком и бестолково дергает мёрзлые вожжи…

В досадном беспокойстве Иоанн. Нет, беды не ждёт: провинки за ним в деле с Авраамием нет, поступил по церковному правилу. А вот донос-от… Вот так облепят честного мужа грязным веретьем лжи, и поди сдирай с себя коросты навета, обеляйся как хошь. Воистину: добро лежит, а зло бежит и разит.

Московский тракт оживлён. Бесперечь встречаются длинные обозы, царские верховые в ярких кафтанах — все бритые теперь, с босыми лицами, купеческие и дворянские возки, мужицкие дровни…

В Патриаршем приказе увидел Авраамия, промолчал.

Что властями сделано, то сделано. Признали духовные, что служить в храме Аврааму позволяется, и, как потом говорил Иоанн, смущались только тем, что поторопились рукоположить Авраамия в иеромонахи, дать грамоту на священство… Иоанн отмолчался: Москве виднее…

Дотошничали по навету, в котором Иоанн обвинялся в принадлежности к расколу. Благо, кто-то из вопрошающих вспомнил, что игумен Переяславского Николаевского монастыря Питирим свидетельствовал, что игумен Арзамасского Введенского есть просветитель раскольников заволжских, что привёл Иоанн до сорока старообрядцев в православную церковь…

— Ну, а в Саровском-то скиту?!

— По бедности Введенского, к коему скит приписан, временили с поставом церкви… Летом поднимем храм!

На духовном спросе признался Авраамий в злонамеренном, облыжном оговоре Христова подвижника. Бес его попутал, гордыня окаянная, такой поклёп, такую напраслину на мужа честна возвёл…

— Лжец — есть хранилище ветра, отголосье дьявола, первейший враг своей честности. Всегда он бывает посрамлен, уж если не людьми, так всемогущим Богом! — басил под белёными сводами судящий дьяк. — Смотри, Авраамий, доглядывать будем!

Он же и приказал:

— Авраамий, пади повинно в ноги перед своим игуменом и слёзно покайся. Твою судьбу отдельно решим. А ты, праведный Иоанн, в своём смирении поступи милосердно к своему собрату и — делу конец! Да крепится братолюбие меж духовными. Аминь! Ступайте!

Душой, разумом почувствовал Иоанн, что настало сокровенное время исполниться памятным предзнаменованиям, которые открывались некогда первым монахам-отшельникам и благочестивым людям то слышимым церковным звоном из-под земли, то видимым нездешним светом, что падал с небес на Старое Городище. Да, пора венчать пустынь Саровскую православным храмом.

Надо садиться писать челобитную в Москву местоблюстителю Патриаршего престола.

Так повелось в православной России: храм мог поставить просьбой и иждивением своим один мирянин, селяне и горожане вкупе, монахи… Только была бы выделена законным порядком земля под церковь. В челобитной указывали нужду в строительстве Дома Божия.

Излиться в письменной просьбе не велик труд. Можно начать и с того, что скит Введенского монастыря в шестидесяти верстах от Арзамаса… Как же ходить немощным старикам в церковь?..

А чья земля между Сатисом и Саровым, кто-то же должен уступить её монахам, отдать в собственность.

Подьячий Фёдор Мартынов в земской избе долго перебирал связки старых бумаг, долго листал пыльные листы, но нужного не отыскал. И только через несколько дней вспомнил, что, возможно, та земля в вотчине дворян Полочениновых, они жалованы угодьями у Тамбовской грани…

Жили Полочениновы недалеко, в селе Успенском по Симбирской дороге. Но по слову воеводы оказалось, что успенский господин касательства к Старому Городищу не имеет, а вот родич его, Дмитрий… Но Дмитрий своим домом живёт в Москве. Вот так…

Иоанн что-то приболел. Велел послать к себе Авраамия и Афиногена. Последний до недавнего времени нёс послушание в Сарове.

Авраамий после того, как в Москве прощения на суду просил за клевету, держался в Введенском смиренно, Иоанн поверил в его раскаяние, и теперь ему захотелось отличить его, как-никак пережил позор…

Иоанн лежал, кутался в заячий тулупчик. Монахи сидели на лавке близ стола.

— Тебя, Авраамий, посылаю старшим. Вон на столе роспись, как Дмитрия Полоченинова в Москве сыскать. А сыщете, то поведи разговор о продаже земли на Старом Городище. Может, склоните к милосердию, и откажет на благое дело. Передай, что родителей-де в вечное поминовение запишем. А ты, Афиноген, будешь под рукой Авраамия. Деньги получите у келаря, он и лошадь определит. Да, Авраамий, на столе возле Минеи лежит доверительное письмо, как доведётся купчую писать… Ну, с Богом!

Из Москвы вернулся Афиноген один.

— Ну, что?! — Иоанн каждый день ждал посланцев.

— За уступку земли запросил Полоченинов триста рублёв.

— Да откуда эсколь у нас, в глаза не видывали! А где Авраамий-то, больного, что ли, оставил?

Афиноген усмехнулся.

— Лжу он тебе сказывал, когда за поклёп каялся. Остался в Москве, похоже, насовсем…

— Каким вертлявым оказался! — помрачнел Иоанн. — Ладно, сам себе бродяжью стезю уготовил. Ишь какой, невместно ему с нами стало. Пошёл… Нанизает на себя грехов — жа-аль.

Оставшись один, Иоанн впал в уныние. С горечью подумалось: знать, недостоин я такого начинания, не хочет Бог моих потуг…

Мучился игумен и молился. Однажды ночью увидел нежданный сон — такое, о чём и думать-то не думал. Позже вспоминал:

«От церкви прямо ко мне шёл в келью как будто Нижнего Новгорода архирей Исайя в мантии архирейской, имуща в руце жезл обыкновенный, коим подпирался идя. И пришед ко мне, сотворя молитву Иисусову, положил руку свою на главу мою, глядя на меня, благословил знамением крестным и сказал: слышал, у тебя есть желание, мыслишь построити в пустыни церковь и о земле скорбишь, яко господин оной просит цену многую. Не скорби о том, ибо Бог устроит землю, и ничего тому помещику не давая. И во всём поможет тебе Бог и всё дело устроит. И от их словес его архирейских тотчас усладилося сердце моё и весь исполнился радости и веселия, в себя пришед, ощутил в сердце моём премногия радости и сладости духовные преисполнено и тогда по премногу удивлялся бывшему видению».

Случился в Арзамасе помещик села Ездакова Арзамасского уезда Фёдор Васильевич Головачёв.