Петр Еремеев - Ярем Господень

Одна из белиц жадно припала к руке, горячо шептала:

— Сухотку с наших душ снял!

Вечером того же дня прощались. Обращённые уговорили Иоанна поехать с Филаретом в Москву, чтобы свидетельствовать, что они пристали к церкви Христовой.

Иоанн подумал-подумал, вперёд заглянул и согласился.

Подъезжали к Переяславлю-Залесскому.

Городок внезапно открылся с холма.

Филарет освободился из тулупа с высоким стоячим воротом и едва на ноги не встал в пошевнях.

— Бывал, бывал я тут по заблуждениям своим! — едва не кричал он в лицо Иоанну. — Во-он там, со стороны Московской дороги Поклонная гора, видишь? Там — каменный крест утверждён, древе-ен…

Иоанн тоже приподнялся, подмял под себя солому, чуть свесился с саней — спина послуха на облучке и пристяжная закрывали от него вид на город. Но вот дорога свернула чуть вправо, и Переяславль предстал весь на берегу заснеженного Плещеева озера. Он казался единым монастырским двором, густо уставленным церквами с золотом крестов, что таяли в меркнущем вечернем небе.

— Там, со стороны Москвы — два монастыря: женский Федоровский, Иоанном Грозным основанный на память рождения своего сына Фёдора. Там же и мужской Никитский с мощами Никиты Столпника. Да, так вот боярин Никита усмирил крутой свой нрав под тяжестью вериг железных.

— Поклонимся завтра…

— А Питиримова-то обитель — вон она, на прежнем болоте. Эй, Нифонт, вороти вправо, вправо! Давай-ка заедем на поклон к игумену — давно ли знались… Да, прежде водили знакомство, — сознался Филарет. Сызмалу Питирим окреп в вере. Он — тутошний, переяславский родом. Единоверцы снарядили его в Стародубье, на польскую границу. Там, на Ветке, в Покровском монастыре он и пострижен с именем Питирима. Там и окреп в догматах…

— Как, где же ты с ним сошёлся?

— Вернули его свои на отчину, и тут он в ростовских лесах, в переяславских, а после и в наших, керженских, наставлял нас держать старую веру. Но потом-то отошел, предался никонианству. Тут царь его заметил и игуменом поставил.

Городок растворялся в сини позднего вечера, в домах уже зажглись огни.

Николаевский «на болоте» основан ещё в XIV столетии Дмитрием Прилуцким и разорённый поляками во время Смутного времени, покорял каждого своей видимой древностью, даже сейчас в сутеми белые храмы и братские келии будоражили воображение.

Назвались привратнику, тот побежал сказать о прибылых. Заскрипели промёрзшие воротные петли, раскинулись створы — въехали на монастырский двор, молодой послух принял лошадей.

После службы и вечерней трапезы игумен пригласил к себе в покои.

Питирим не скрыл радости, когда увидел своего старого знакомца по расколу.

— И ты прозрел, Филаретушка! — он неторопливо обошёл приземистого нижегородца, дружески похлопал его по плечу. — Извернулся, таки пересилил себя и — гоже! Через всё это и я, брате, тяжко, но прошёл.

Филарет едва ли не взахлёб начал рассказывать, как довелось встретиться с Иоанном, как монахов трёх заволжских скитов ввёл арзамасский отче в матерь церковь…

Игумен Николаевского Иоанна насторожил сразу. И первое, что подумалось: мирской он-таки человек. Какая-то мирская весёлость в его глазах. И потом излишне суетлив, без осанки…

Они были почти одного возраста. Питирим родился в 1665 году, Иоанн — пятью годами позднее. Но выглядел сорокалетний игумен много старше арзамасца, ибо жизнь будущего епископа нижегородского, а затем члена Синода — этого яростного, умного противника раскола, проходила с юных лет в тяжёлых исканиях и борениях, прежде всего с самим собой. Если Иоанн, рано пришедший в монашество по зову самой Богородицы, всегда полагался на волю Божию и дерзал в русле этой воли, то Питирим человечески расчётливо подвигал себя к намеченной цели, будучи и в расколе, и теперь в сане игумена официальной церкви. Знаток Священного писания, соборных постановлений, отцов церкви, богослужебных книг, истории православия — все свои обширные знания он хотел поначалу принести старообрядству, но именно эти знания и очистили разум монаха от пустых устремлений. Так он стал игуменом Николаевского монастыря потому, что хотел быть рядом с таким сильным ревнителем православия, проповедником и грозным обличителем раскольников митрополитом Ростовским Дмитрием, позже причисленным клику святых.

Питирим уже успел обратить на себя внимание своей учёностью и строгостью своей жизни молодого царя Петра, который строил первые «потешные» суда на Плещеевом озере и приезжал кататься на них. Встреча с царём многое определила в дальнейшей жизни игумена.

Филарет ушёл на покой, теперь они могли свободно поговорить, сверить свои мысли о бедствующей в расколе матери церкви.

Питирим уже довольно присмотрелся к Иоанну из-за своего большого стола, с какого-то древнего кресла, обитого рытым выцветшим бархатом. Он начал с открытой лести:

— Святое дело вершишь, брат мой, когда христианской любовью обращаешь отпавших от церкви. Да о тебе, победнике, надо сказывать не только духовным властям…

Иоанн поглядывал на смуглое, волевое лицо игумена, видел блеск его чёрных властных глаз и опять подумал, что этот человек перед ним живёт своим обмысленным будущим — смирения в нем нету, как нет и лицемерия в делах веры. Неожиданно для себя задал Питириму вопрос, ответ на который можно было бы сопоставить с мнением Павла из Арзамасского Спасского:

— Как же это допущено до раскола и как смирить оный?

Питирим наконец-то вышел из-за стола в своём богатом стеганом подряснике — в покое было почти жарко, единственная зажжённая свеча, что стояла на краю стола, быстро истаивала от духоты.

— Мне ли, недостойному, начинать прения по сему предмету… У тебя там под боком — знаю, архимандрит Павел, бывший ризничий патриарха. Наслышан я, что словесник он весьма умудренный. Если он потаился, то к твоему добавлю немногое. В недрах московских, в покоях патриарха, в боярстве, в чертогах царских начался раскол церковной власти с царской. А мы теперь вот расхлёбывай. На самых чистых в вере мужиков и баб наложили раскольничье тавро и начали гонения на них…

— В лесах — темно и в головах у расколыциков темно, а по душам — да, народ чист. Мало нас, иереев, кто в скиты вхож, кто просвещает.

— Вот в чём и беда-то! — согласился Питирим. — Попы у нас говорить не сильны, а староверы в своём упрямстве заточили свои языки остро — знаю, сам совращал… Тот же Аввакум Петров прежде — сила! Да только ли Аввакум… А потом власти… Чево таить, всегда они грешны перед народом — этим аввакумы нас и хлещут. Беда ещё и в том, что много расколу потворства. Есть и епископы, которые радеют отпавшим. Ваш нижегородец, Исайя… [31]На словах одно, а на деле-то… Где же гнёзд старообрядства великое множество — в Заволжье, ты это теперь хорошо уяснил… Помнишь, поддержал он Тамбовского епископа Игнатия, за что и отрешён… После дозналось: привечал, привечал и старообрядцев… Сказывают, что и Павел ваш не своею волею в Арзамас спроважен — успели его свои упрятать к вам. Тож милосердием к аввакумовцам грешил… Уж коли тебе, брате, в интерес, то я не только за пряник с теми же керженцами. Ну, давай попустим вовсю. Ещё больше в ереси ударятся, и дело-то может далече зайти…