Янко Веселинович - Гайдук Станко

— Как это — зря? — удивился Катич.

— Отец Милое и кмет Йова знают Алексу лучше, чем протоиерей Сми́лянич. Что им его слова! Алекса Алексич вырос вместе с ними в Черном Омуте. И если они поверили, что в его доме завелся вор, то пусть так и остается! — И Станко грозно сверкнул очами.

— Но… — промолвил Катич.

— Не стоит, дядюшка Сима, говорить об этом, — прервал его Станко. — Пусть лучше потом поговорят о том, как я с ними расквитался.

Слова эти прозвучали устрашающе, хотя сказаны они были спокойным тоном.

Станко опустил голову и замолчал.

Наступила тишина. Разговор оборвался.

— Послушай-ка, Сима, — нарушил молчание Ногич, — правду ли болтают, будто турки убили кого-то около Белграда?

— Правда.

— Кого же?

— Пала́лию и Ста́ное из Зе́ока.

— За что?

— Черт их знает. Позвали людей по-хорошему, а когда те пришли, взяли и убили их.

— Зачем же они пошли?

— Оба были кметы. Думали, позвали по делу. А когда явились…

— Сами волку в пасть полезли, — сказал Ногич.

— Чему быть, того не миновать. От судьбы не уйдешь.

— Нет, уйдешь! Если не будешь доверять им! Приходи, брат, к нам, в лес, и других за собой веди.

— Рано или поздно приду, и другие тоже. Илия Срдан из Прнявора первый подаст пример. Что случись, он первый махнет в лес. Дом его у самой дороги, словно придорожное дерево, — каждая телега о него цепляется. Был я намедни в Прняворе, он мне и говорит: «Я сыт по горло! Дай мне царскую корону, — и то не соглашусь их больше терпеть. И глазом моргнуть не успеешь, как я буду в лесу!»

— Осточертело человеку!

— Всем нам осточертело! Поужинать спокойно не можешь. Сидишь как на иголках — того гляди, незваный гость пожалует. А заявится какой-нибудь голодранец из Боснии, так подай ему и ужин, и постель, и все двадцать четыре удовольствия! А домочадцев гони вон. Мать-старуха горб нажила, прислуживая им. Да еще ему, собаке, жену мою подай. И в довершение всего он бьет тебя после того, как его накормишь и напоишь, да еще приговаривает: «Это, говорит, тебе, чтоб в другой раз получше попотчевал!»

— И все это терпят? — спросил Зека, и щеки его заполыхали.

— Терпят. Трудно пахарю расстаться с плугом. Трудно кинуть малых детей; легче носить на шее это ярмо, чем знать, как они мучаются.

— Неужели так будет всегда? — вздохнул Зека, и кровь бросилась ему в голову.

— Пока чаша страданий не переполнится, — ответил Катич. — А как перельется через край, земля застонет от крови, но пахарь не остановится. Зеленую травушку и ту растопчет!

— Когда это будет?

— Когда?.. Этого никто не знает! Это случается само собой, как гром… Но уж если он грянет, то разрушит все до основания. Мне кажется, это скоро начнется. И когда ружейный залп сольется с детским плачем, то плохо придется не только тем, кто нас здесь топчет, но и самому султану в Стамбуле! Попомните мои слова! Однако уже светает. Я пошел, вечером приду… До свидания! Если понадоблюсь, пошли…

И, наскоро попрощавшись, он ушел.

Занималась заря, а гайдуки сидели, погруженные в думы.

Прошло три месяца. Наступила поздняя осень. Серые тучи больше не уходили с неба; деревья оголились, лишь кое-где сиротливо покачивались печальные листочки…

Груша в глубокой задумчивости сидел у очага. Вихрь мыслей кружился в его мозгу. Он сделал все, как советовал Маринко. Сегодня он ждет Ивана Миражджича. Надо придумать, как повести с ним дело. В душе его рождалось столько великолепных планов, что он и не заметил, как вошел Иван.

Гость сел к огню. Груша велел принести ракии. Он был прелюбезнейшим хозяином, и с лица его не сходила приятная улыбка.

— Как поживаешь, Иван?

— Божьей милостью, ага.

— Как дома?

— Божьей милостью…

— Что поделывает Лаза?

— Сидит дома, обтесывает какие-то спицы и дробины. А что еще можно делать в такую погоду, когда носа из дома не высунешь.

При имени Лазаря турок весь расплылся в медовой улыбке.

— Хороший у тебя сын, дай-то бог ему здоровья! Второго такого парня не сыскать. Он еще мальчонкой был, а уж я видел, что из него выйдет добрый семьянин и хозяин. Смирный, послушный, уважительный к старшим. Я еще в ту пору полюбил твоего мальчишку.

Груша знал, как разговаривать с отцом. Он вовсе не ошибался, полагая, что своими медовыми речами завоюет Ивана.

— Ей-богу, ага, я это говорю не потому, что он мне сын. У меня есть другие дети, но Лазарь мне милее всех. Такой стал самостоятельный, такой хозяин…

— Это сразу видно, брат Иво! Ты ведь знаешь, как я был одинок, когда здесь поселился. Вот я и бродил по селу и полям, к тебе заходил, в хоровод наведывался и сына твоего встречал. Скажу, брат, по совести; он всегда выделялся среди молодежи. Ты даже и представить себе не можешь, как я его полюбил!

Иван так и млел от блаженства.

— Смотрю я на других. Возьми, к примеру, сына кмета, или Шокчанича, или Алексиного выродка! Одни воры да гайдуки! Все на один покрой, точно родные братья. Ну хоть бы на мизинец усердия к хозяйству, так в лес и глядят…

— Спасибо тебе, дорогой ага, на добром слове о моем Лазаре. Зря он стрелял в этого несчастного…

— Господь с тобой! Любой стрелял бы, если б у него украли добытое потом и кровью. Ты, может, рассуждаешь иначе, но я, а я человек разумный, поступил бы точно так же.

Иван пожал плечами, но в душе он был благодарен турку. Это не укрылось от проницательных глаз Груши.

— Это говорит только о том, что он будет рачительным хозяином. Маринко мне тогда рассказал, как все было, а я ему и скажи: «Ступай разыщи его и приведи ко мне». Наверно, он тебе говорил?

— Да, говорил. У меня, говорит, душа в пятки ушла, а он обошелся со мной так ласково, человечно, что я заплакал, как ребенок.

— Ха-ха-ха-ха! — гоготал Груша. — Он в самом деле плакал. Но я понял его. Нельзя же сразу огорошить, надо сначала приласкать его, поднять в нем дух.

Иван был поражен добротой турка.

Груша понял, что добился своего.

— А что сказали на селе? — спросил он с улыбкой.

— Лучше не спрашивай! Сказали, что он стрелял в Станко из-за девушки….

— Чепуха! — И турок передернул плечами.

— Я было испугался. Я-то знаю, слышал от женщин, что он заглядывается на девку Севича, вот поначалу и поверил. Но господь миловал…

Груше того и надо было.

— Что говорят, что? Он любит девушку?

— Я его не спрашивал, так люди говорят.

— Она хорошая девушка?

— Да, хорошая.

— Вот бы их соединить! — с нежностью во взоре проговорил турок.

Иван совсем растаял. Груша и вправду любит его Лазаря.

— Посмотрим…

— Ты должен это сделать. Раз дети любят друг друга, пусть поженятся. Нет большего греха, чем разлучать влюбленных. Ты должен их поженить. И уж раз упустил осень…