Пётр Чигринов - Под тремя коронами

В городе в это время было тринадцать церквей. Несколько из них построила и восстановила Елена. Древнейшими считались монастыри Свято-Духов, Козьмо-Демьянский и Петропавловский. Вознесенскому Елена подарила населенное имение Тростенец. Сюда она чаще всего приезжала со своими думами, мольбами и упованиями. Жизнь монастыря проходила в строгой размеренности. Длительные церковные службы отличались благолепием. В поклонах братия: по старшинству, от старцев у алтаря до послушников близ притвора. Также подходили и для целования Евангелия и икон. В таком же порядке чинно следовали к трапезе. Пища вкушалась в глубоком молчании, слышен был только монотонный голос чтеца. Кушали по два раза на дню, но не до сытости. Из питья — вода. В монастыре всегда было много нищих, просто приходивших издалека богомольцев. Елена любила раздавать милостыню личную, непосредственную из рук в руки, притом втайне от постороннего глаза. Это для нее было обязательным актом богослужения, практическим требованием правила, что вера без дел мертва. Елена считала, что когда встречаются две православные руки, одна с просьбой Христа ради, другая с подаянием во имя Христово, трудно было сказать, которая из них больше подавала милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались в братской любви обеих.

В имении Тростенец, находившемся недалеко от города, она проводила по нескольку месяцев. Когда бы ни приехала княгиня сюда, всегда находила должный порядок. Дома содержались исправно, все находилось на своих местах — везде чувствовалась рука управляющего пана Ознобиши. Даже прошлогоднее лето, последствия которого люди сравнивали с войной, не принесло особого урона имению. Тогда установилась необыкновенная жара. Реки, пересыхая, мелели, болота высохли и стали гореть. Земля и особенно поля покрывались глубокими трещинами. Пожары полыхали в лесах, захватывая пламенем и строения. Гибли люди и животные. Здесь, в Тростенце, жил старый челяднин, которого Елена иногда приглашала на прогулки. Ей казалось, что он знает все: как будто купальский дедок бросил ему из своей корзины волшебный цветок папороти. На все случаи жизни у него были ответы и советы.

Переступая в роще через срубленное дерево, он говорил:

— Прежде чем срубить дерево, нужно попросить у него прощения, а также разрешения у деда-гаюна, защитника леса…

Как и большинство священнослужителей, с которыми Елене приходилось беседовать, старик счел нужным сказать великой княгине об остатках языческих обычаев, о празднованиях кумирских и связанной с ними нравственной порче. Елена слушала и дивилась складности речи старика.

В один из октябрьских дней она, как и всякая добронравная женщина в эти местах, проснулась рано и вышла на крыльцо. В силу вступал робкий, несмелый рассвет. Уже наступили короткие дни. Солнце в такое время — как редкий гость: проплывет красное низко над горизонтом и на покой. Воздух был густым, до предела насыщенным влагой. Она решила объехать имение на любимой лошади Луне, которую здесь держали специально для ее прогулок. Она почти подъехала к излучине Свислочи, где, по словам пана Ознобишина, отдыхала большая стая диких гусей, летевших на зимовку. Но начался дождь, а затем и пошел мокрый снег. Наверное, это послужило сигналом для птиц, и они стали шумно подниматься в воздух. Почему же вы не переждете непогоду, подумала княгиня. Но гуси всей стаей поднялись на крыло и длинной вереницей с тревожным криком потянулись над берегом, низко пролетая над всадницей. Услышав летящих сородичей, в загонах начали шумно отзываться домашние птицы.

Не чувствуя холода, Елена долго смотрела вслед птицам, перестроившимся в огромный клин. Появилась зависть к их свободе и возможности улететь, куда хотят и когда хотят… Прошло несколько дней и ненастье прекратилось. И как бы во второй раз вернулось бабье лето…

Как раз в это время, к радости Елены, неожиданно приехал Александр. Налегке, с небольшой охраной. Чтобы создать великому князю больше удобств, тут же переехали на митрополичье подворье в Минске. Отдохнув пару дней, великокняжеская чета посетила несколько храмов, как католических так и православных. В любимом Еленой Вознесенском монастыре задержались дольше обычного: игумен Рафаил уговорил высоких гостей принять участие в скромной, обительской, как он выразился, трапезе. Александр не пожалел: трапеза оказалась обильным, даже роскошным обедом, где вкушались не только различного приготовления мясо, редкая дичь, рыба речная и морская, но и были предложены дорогие, из дальних стран привезенные вина.

После обеда решили прогуляться вдоль Немиги. Александр спросил у игумена:

— Где-то здесь на берегах Немиги более четырехсот лет назад произошла битва между русскими князьями?

— Да, в 1067 году. В ответ на захват и разорение полоцким князем Всеславом Чародеем Новгорода Великого южно-русские князья Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи захватили Минск. И тоже, по тогдашнему обыкновению, проявили невиданную жестокость: не оставили ни крестьянина, ни челяднина. Всеслав Полоцкий попытался защитить город. Войска сошлись здесь, показал игумен на примыкавшее к городу поле. Даже глубокий мартовский снег не остановил их. Полочане потерпели поражение, а Всеслав во время последовавших переговоров был схвачен и посажен в поруб в Киеве. Владыко Туровский так описал это событие: «На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизи кровави бреза не бологом быхуть посеяни — посеяны костьми русских сынов».

— Кстати, государь, — продолжил игумен, — недавно при строительстве дома здесь, на поле, нашли почти истлевшие человеческие черепа и кости. Вероятно, останки нескольких воинов, погибших в этой битве. А также почти полностью изъеденные ржавчиной мечи, наконечники копий и стрел, стремена, лошадиные уздечки.

Александр заинтересовался. Остановившись, он спросил:

— И где же находится все это теперь?

— У нас, в подвале монастырском хранятся. А останки воинов я распорядился перезахоронить на территории обители, возле часовни…

Александр неожиданно долго молчал, а затем сказал:

— Наверное, Рафаил, ты как православный иерей поступил правильно. Но впредь запрети на этом поле всякое строительство, а также проводить всяческие раскопки. Считаю безнравственным, противоречащим божественным установлениям нарушать покой усопших, тем более воинов. Пусть та земля, в которую они легли, борясь за правое дело, защищая Отечество, навсегда останется их легким пухом. Просто над каждой обнаруженной могилой следует либо возводить часовню, либо ставить крест, либо просто памятный камень. Но тревожить останки погибших, тем более в угоду каким-то собственным интересам, нельзя ни в коем случае… Об этом мы вместе с панами-радою, примем особый привилей.