Пётр Чигринов - Под тремя коронами

Весна в 1492 г. от Рождества Христова в Великом княжестве Литовском наступила вовремя. Неторопливо сошел с полей снег, затем растаял в лесах, а на полянах обильно зацвели голубые и белые ветреницы. Реки незаметно вошли в свои берега, солнце подсушило дороги. Как и тысячи лет перед этим, весна постепенно катилась в лето.

Но людям было неспокойно: волнуя и будоража всех, по городам и весям широко расходился слух о грядущем конце света. И не мудрено: истекала седьмая тысяча лет от сотворения мира по византийскому летоисчислению, принятому у православных. В соответствии с Откровением Иоанна Богослова все ждали Апокалипсиса — страшного Божьего суда и конца света, когда на грешное человечество должны обрушиться всемирные катастрофы. Когда вострубит третий Ангел и на землю упадет большая звезда Полынь, а на грешников выльется семь чаш Божьего гнева. Страх перед невидимыми грядущими событиями подогревали пронесшиеся по европейским странам эпидемии чумы, унесшие сотни тысяч человеческих жизней. Это усиливало тревожные настроения людей. Повсеместно стал процветать культ смерти, люди даже учились умирать. На городских площадях и в храмах давались представления, где танцы смерти совершали скелеты, а на полотнах художников изображались трупы, пожираемые червями. Триумф смерти заполнял сознание как верующих, так и безбожников, считавших, что умножение зла на земле действительно может привести к концу света. Те, кто не до конца верил пророчествам Нового завета, полагали, что человек должен чего-то бояться, так как страх помогает стать лучше…

Людская молва, слепое суеверие подхватывали страшные опасения, покоряя сердца и воображение людей. Разгоревшаяся шире обычного заря, ярко скатившаяся с неба звездочка или разразившийся прямо над головой гром не просто удивляли людей как раньше, а ужасали, вселяли страх, апатию и равнодушие, убеждали, что все в этом мире ненадежно и непрочно, близится к своему концу. Тревожная неопределенность побуждала людей готовить убежища-схроны, запасаться продуктами и водой. Богатые и просто зажиточные для собственного спасения сооружали свои храмы. В результате многие празднолюбцы, не подготовленные к великому пастырскому предназначению, становились служителями-проповедниками, совращали народ не только невежеством, но и своей неправедной жизнью. Вместе с обретавшимися возле церквей нищими, каликами, бившимися о землю и катавшимися в пыли юродивыми, они разносили тревожные слухи…

То, что в соответствии с пророчеством после страшного суда и конца света наступит тысячелетнее счастье, никто не хотел брать во внимание. Как и разъяснения православных священников, что «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят во время второго пришествия Христа, что как праведники не спасутся, так и грешники не погибнут…» Страшась светопреставления, многие стремились уединиться в недоступном месте и даже лишали себя жизни. Другие готовы были искать спасения в неведанных краях. Священник из-под Витебска отец Акинфий, один из тех добрейших и наивно-романтических людей, которых много было на Руси и которые если уж поверят в какую-либо истину, то отдаются ей всей душой, часто говорил своим прихожанам, что спасение можно найти, если идти встречь солнцу. И что если держаться ближе к полуночным странам, то там, далеко на востоке, за Каменным поясом, находится богом благословенная земля, изобильная и полная укромных мест, где можно найти убежище от любого лихолетья и даже от светопреставления. Люди в той земле могут легко и непосредственно общаться с самим Господом Богом, который является к ним с небес, чтобы оказать верующим особое внимание и благословение.

И вот в назначенный день, когда уже отошли бурные дни с грозами, ветром и проливными дождями, а над землей стала стлаться золотистая летняя дымка, когда июль с его васильками, ромашками и уже пожелтевшими хлебами незаметно сменялся тихим, задумчивым августом, когда в садах наливались яблоки, а скворцы и ласточки сбивались в стаи для отлета в теплые страны, прихожане с детьми и стариками во главе с Акинфием, окруженным юродивыми-вещунами, которые, посыпая свои головы песком и пеплом, хватали людей за руки и одежды и тянули их встречь солнцу, бормоча при этом непонятные, а потому и убедительные слова, двинулись в путь. Все, что было нажито праведным трудом, оставлено, взято самое необходимое. И очень скоро странники затерялись в густых лесах, расположенных на великой восточной равнине. Посланный витебским наместником отряд стражников, чтобы вернуть беглецов назад, возвратился ни с чем.

В эту весну король польский и великий князь литовский Казимир со своим малым двором задержался в Вильно дольше обычного: в столице Великого княжества он всегда чувствовал себя лучше, чем в любом другом месте и даже в Кракове. И не мудрено: княжество было родиной его отца Ягайло и матери Софьи Гольшанской. Здесь зародилась у них так удивившая многих любовь семидесятилетнего короля и семнадцатилетней Софьи. Их второй сын Казимир был высокого роста, хорошо сложен, с сильными плечами и широкой грудью. Князь и в свои шестьдесят пять лет выглядел не старым, сильным мужчиной. Его не портили маленькие живые глаза, выгнутый, с горбинкой нос, как и мрачность лица, часто выражавшая недовольство всем и вся. Как настоящий Ягеллон, он имел обширную память, любил всякую активную деятельность, знал толк в развлечениях и отдыхе…

Вильно привлекал короля и великого князя своей простотой и надежностью. Мощь и гордая устремленность ввысь башни Гедимина, врезавшейся в гонимые ветрами облака, успокаивала и вселяла уверенность. Как и его отцу, Казимиру нравилось все в княжестве: и Литва со Жмудью с их нескончаемыми труднопроходимыми дремучими лесами, вековыми напоенными сумрачной тишиной дубовыми рощами, бескрайними весенними разливами вод и равнинно-холмистая, располагающая к спокойствию, Русь. И все это изобилует дивными богатствами природы. Конечно, по просторам княжества уже не гуляют стадами, как в старину, дикие кони, буйволы-туры, но зато свободно обитают лоси, вепри и олени, козы, бобры, а речные заводи и озера всегда кажутся белыми от лебединых стай и серебристокрылых чаек. Все это Казимир любил до самозабвения, оно вносило умиротворение и успокоенность.

Здесь, в Вильно, всегда приходили воспоминания о той судьбоносной тревожной ночи в конце июня 1440 г.