Пётр Чигринов - Под тремя коронами

Никто из них и знать не хотел о том, мог ли король, зависевший во всем от сеймов, успешно бороться с великим князем московским, который полностью, по своей воле располагал силами всего государства? И который к тому же мнил себя царем, басилевсом, равным ромейскому. Поэтому-то Москва ущемляет, унижает Великое княжество Литовское, оттесняет его на запад, захватывает издревле принадлежащие ему земли. И с этим приходится мириться. Перед силой кто устоит?

Казалось бы, опасность с востока должна заставить и Псков крепче держаться Великого княжества Литовского. Он ли не ласкал псковичей, не принимал и не отпускал их послов с честью и великими дарами? Но понимания до конца как не было, так и нет. Как-то съехались псковские послы на съезд с литовскими панами, четыре дня толковали и разъехались, не достигнув никакого, даже маломальского согласия. Весной следующего года король объявил, что сам приедет на границу и своими глазами осмотрит спорные места. Но удивительное дело: на своем вече псковичи объявили, что это им не любо. Мало того, псковичи продолжали чинить в своем городе обиды виленским и полоцким купцам. А как трудно им, псковичам, станет, как наступят им на хвост немцы — тут же бегут за помощью к великому князю литовскому, говоря при этом, что бьют челом своему господину, честному великому королю о том, что немцы вступают на землю святой Троицы, на отчину великих князей, что супостаты пригороды захватывают, волости жгут, христианство посекают и в полон берут. Псковичи могут удивить кого хочешь: как-то при очередной жалобе на немцев послы поднесли ему, королю Казимиру, в дар от Пскова пять рублей, да от себя полтора рубля. Не забыли и о королевичах — им поднесли по полтине. Одарили и королеву — от Пскова рубль, да старший посол от себя полтину, а младший — венгерский золотой. По этому случаю весь королевский двор злорадствовал — ну и отстегнули псковичи от щедрот своих.

Тревожные мысли не давали успокоения, бередили ум и душу. Главное — нет средств вести открытую войну с Москвою, которая к тому же активно ищет союзников против Литвы.

В комнату тихо вошла служанка, поправила подушку и укрыла короля легким пледом. Когда Казимир впервые увидел Эмму, ей было двадцать, ему — сорок два. Она была худенькой, очень симпатичной: с лебединой шеей, пышными каштановыми волосами. Но главное, что привлекало в ней — большие черные очи, которые, как казалось Казимиру, были яснее дня, темнее ночи. Казимир с нетерпением ожидал их первой ночи любви, но Эмма не сумела ответить на его безумную страсть. Она оказалась наивной и беспомощной в любовных утехах, но, главное, у них не появилось и близости духовной. С тех пор она и жила при дворе, часто прислуживая королю. Стала испытанной и преданной, но самой своенравной ворчуньей из всех служанок, с настойчивым и упрямым характером. Великого князя она боялась и при нем прикусывала язык. Зато вознаграждала себя перед другими, грубила им на каждом шагу и показывала явную претензию господствовать над всей прислугой, хотя, похоже, всех их нежно и преданно любила. «Удивительно, — подумал князь, — но после встречи с ней ему уже не нравилась ни одна женщина. И не потому, что старый любовник, как и старый конь, никуда не годится. Скорее потому, что я принадлежу к людям, у которых сердце стареет скорее, чем все остальное…»

В мыслях Казимир соглашался с тем, о чем никогда не позволял себе говорить открыто: да, он, король польский и великий князь литовский, уже стар, а значит иногда и немощен, порою одолеваемый малодушием, боялся твердого, хитрого, деятельного и удачливо-счастливого Иоанна. В сношениях с Менгли-Гиреем, этим коварным, дурно пахнущим крымчаком, Иоанн постоянно называет короля и великого князя своим недругом. Обо всем этом недавно доносил Казимиру московский дьяк, уже много лет доброхотствуя Казимиру. И как это водится, не бесплатно, предпочитая при этом только золотые монеты. В результате крымские татары, можно сказать, постоянно разоряют земли Великого княжества, особенно киевскую и подольскую. Последний раз Менгли-Гирей овладел Киевом, увел в плен жителей, а те, что спрятались в Печерском монастыре, задохнулись в сухих пещерах. А ведь это при его, Казимировой, поддержке было создано Крымское ханство. Неблагодарные татары, — в который уже раз отметил про себя великий князь.

Усталость и надвигавшаяся слабость брали свое. С трудом поднявшись с кресла, Казимир прилег на диван и погрузился в дрему. Последнее, о чем подумалось: и не постеснялся же Иоанн, радетель православия, принять в дар от разбойников татар дискос и потир из киевской Софии… Последним реальным шансом потеснить, ослабить Москву были события 1480 г., когда хан Большой Орды Ахмат, узнав о восстании братьев великого московского князя, поддался уговорам его, Казимира литовского, и выступил против Москвы. Но это выступление оказалось неудачным: усобицы Иоанна московского с братьями прекратились; босых и ободравшихся татар погнали от берегов Угры лютый мороз и страх, а не русские… К тому же он, Казимир, занятый домашними делами и набегом крымских татар на Подолию, не смог оказать обещанной Ахмату помощи.

Наступившее неглубокое забытье прервали крики челяди во дворе. Казимир не без удовольствия прислушивался к женскому сквернословию и угрозам ниспослать на кого-то кару небесную. Но затем мысли вернулись к своему, важному: хорошо, однако, что взаимная вражда с Иоанном не всегда превращается в явную войну. Но неприязненные столкновения между Литвой и Москвой можно сказать не прекращаются. А повод к ним дают, прежде всего, мелкие пограничные князья, большей частью потомки черниговских, что находятся в зависимости и от Литвы, и от Москвы. Как же живучи старые родовые усобицы! При этом подданство свое князья меняют как перчатки. К сожалению, в большинстве случаев, литовское на московское. Присягу с себя сложить им ничего не стоит. А переходят на службу к проклятому московиту обязательно с отчинами и пожалованиями. Вступив в московское послушание, князья Одоевские стали нападать на князей Мезецких, Глинских, Крошенских, Мосальских. Любая попытка короля разобраться в причинах приводит к тому, что и та и другая сторона отвечает: а они, дескать, первыми начали. При этом вспоминают даже обиды, чинимые прадедами. Не забывают и того, что литовские пограничные князья когда-то, почти в незапамятные времена, убили одного из Одоевских — Семена.

Своего подданного Ивана Воротынского Казимир из присяги и записи не выпустил: ценил этого богатого и порядочного, к тому же в рати храброго князя. Но люди его нападают на соседние литовские земли, то есть земли своего же государства. Да и князь Иван оказался под стать своим холопам: прислал все же человека с известием о сложении присяги. Его примеру последовали Иван Бечевский и Федор Воротынский. А Иоанн московский, знай, присылает известить его, короля Казимира, что нынче тот или иной князь ему, московскому, бил челом. Почти с издевкой пишет: «И тебе то ведомо было бы, что теперь эти давние слуги московских великих князей приехали ему служить с отчинами и что теперь это его слуги».