Пётр Чигринов - Под тремя коронами

— Принимай государя, Мошел. Он плохо себя чувствует, и время, как тебе известно, не терпит.

— Конечно, конечно, ясновельможный пан… Но лечение, как тебе известно, не терпит суеты и требует обстоятельности и неторопливости. К тому же в этом особом случае лекарства нужно готовить крайне тщательно…

Через полдня знахарь сказал королевскому лекарю:

— Боюсь, до Кракова не доедете…

Предсказание Мошела сбылось. Оставалось полдня пути до Гродно, когда Казимир попросил остановиться. Его вынесли из повозки и уложили на мягкой, высокой траве. Казимир увидел над собой бесконечно высокое и всегда казавшееся таинственным небо, почувствовал ласкающее тепло клонившегося к закату солнца… Попросил привести к нему любимую собаку Яссу, которая легла рядом с князем и, положив морду на грудь хозяину, начала тихо, жалобно скулить. Вскоре великий князь, впав в забытье, перестал отвечать на вопросы лекаря. Последней мыслью великого князя было: так и не успел сказать всем сыновьям, что Польша и Литва станут великими, если сломят Москву. Его спешно и суетливо положили опять в повозку и ускоренным ходом направились в Гродно. Здесь король и великий князь, не приходя в сознание, скончался. Еще за четырнадцать лет до этого Казимир условился с радой панов, что литовский престол останется за его потомками. Поэтому находившиеся при умирающем великом князе виленский епископ Альберт Табор, виленский воевода Николай Радзивилл из Гонендзы и многоопытный трокайский воевода Петр Мондигирдович объявили двору и гродненской знати, что Казимир избрал своим наследником королевича Александра.

Ни в Польше, ни в Великом княжестве Литовском скорой кончины Казимира не ожидали. Несколько месяцев назад, отъезжая из Кракова в Литву, он как всегда был весел, общителен и даже милостив больше обычного. Отъехав положенные по королевскому протоколу три версты от Кракова, провожавшим магнатам, знатным шляхтичам и приближенным дворовым служащим сказал шутливо:

— Вижу, Панове, что вы готовы провожать меня хоть до самого Вильно. Но вам пора возвращаться…

При этом он живо сошел с коня и тепло попрощался с каждым. А пана Ожешко, известного длительной тяжбой с паном Сейбитом из-за того, что его слуга, будто бы не заметив, не поклонился ему, даже обнял и обнадежил:

— Вот вернусь из княжества и помирю тебя с паном Сейбитом. Тем более что слуга давно осознал свою вину и раскаялся. Да и оба вы понимаете, надеюсь, что даже небольшая дружба и мир лучше большой, как, впрочем, и малой ссоры.

— Хорошо бы, мой король, — потупил взор Ожешко, понимая, что его тяжба с паном Сейбитом давно стала притчей во языцех и вызывала у магнатов и шляхты недоумение.

Провожавшие одобрительно, с пониманием закивали головами, высказывая этим восхищение своим королем.

И магнаты, и знать королевства и Великого княжества любили Казимира. Все чаще его называли Великим не только в торжественных случаях, но и в повседневной, будничной жизни. И поэтому весть о его смерти, подготовка к похоронам и сами похороны прошли быстро и слаженно без звона сабель и выстрелов. Обошлось без интриг, выяснений кто за кем должен ехать и идти в похоронной процессии. Живо собравшись, вовремя приехали и литовские паны-рада с подобающей каждому из них свитой. В Кракове им оказали уважительный прием и размещение, о чем позаботился пан Слыха, авторитетный глава городского совета. Похороны были достойны великого короля.

Не долгой была борьба и за будущее общего государства. Против обыкновения за два дня совместных заседаний Сената Польши и панов-рады Литвы, проходивших в предместье Кракова, удалось обо всем договориться. Всех волновал вопрос: сохранится ли династическая уния, то есть будет ли король польский одновременно и великим князем литовским? Паны-рада считали, что Казимир, вынужденный больше времени проводить в Польше, не мог и не проявлял должной заботы о княжестве. Первым об этом открыто сказал оршанский староста Кмита:

— Пора нам в княжестве иметь своего государя…

Это заявление пало на благодатную почву: каждый из панов-рады считал точно также. Все дружно поддержали старосту.

На одном из заседаний канцлер Литвы пан Сангушко твердо заявил:

— Мы в княжестве считаем, что больше пользы не только нам, но, собственно, и Польше принесло бы разъединение власти короля и великого князя.

— Да, ясновельможные Панове, вам — король, нам — великий князь, — уточнил самый молодой из панов-рады Николай Немирович.

Поляки не соглашались. В том числе архиепископ Збигнев Олесницкий, один из авторитетных католических церковных иерархов. Споры продолжались до тех пор, пока Иоанн Гаштольд не предложил:

— А почему бы нам не учесть на этот счет мнение самого короля?

Всем понравилась эта мысль. Но было ли высказано мнение короля на этот счет? И кто об этом знает?

Трокайский воевода Петр Мондигирдович пояснил:

— Да, Панове… Почти пятнадцать лет назад Казимир высказал пожелание, чтобы на троне Великого княжества его сменил сын Александр…

Но поляки решили обратиться к настоятелю Вавельского костела Геронтию, который был духовно близок к королю и с которым Казимир советовался практически по всем вопросам. Послали за Геронтием.

Он явился в черной одежде католического священнослужителя со смиренным и, как многим показалось, непроницаемым видом. Польские сенаторы знали, что жизнь он вел праведную, скромную. Не то, что в прежние годы, когда был подобен Адаму перед грехопадением. Будучи молодым викарием, он как-то устроил устричный ужин с шампанским для двух монашек, Армаллиены и Элимет, искусных в теологических диспутах. Он натопил комнату так жарко, что девушки были вынуждены снять верхнюю одежду. Затем, затеяв игру, во время которой один брал устрицу у другого прямо изо рта, он умудрился уронить кусочек за корсет сначала одной монашке, потом другой. После извлечения их он осматривал и сравнивал на ощупь их ножки. Вскоре девушки позволяли делать все, что он хотел. Следовал молодой викарий правилу: двух женщин гораздо легче соблазнить вместе, чем порознь.

Без всяких обиняков настоятель прямо сказал:

— Знаю, что воля короля многим из вас не понравится, а многие и не захотят принять ее. Но благословенной памяти король Казимир хотел, чтобы королем Польши был его старший сын Иоанн-Альберт, а великим князем литовским Александр. Оба — правнуки великого Ольгерда и внуки Ягайло…

Эти слова для большинства присутствовавших поляков оказались громом среди ясного неба. После минутного замешательства раздались недовольные крики: «Как так? Прекращается династическая уния Польши и Литвы? Уния, начало которой положил великий Ягайло?» С другого конца зала донеслось: «И королева Ядвига! Более сотни лет мы, поляки, всячески укрепляли этот союз! Стремились жить и бороться заодно с Литвой! И Польша и Литва опять разделяются…»