Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

— Да, так поступают очень плохие люди, — снова завел Ишиней. — Ай-ай, — покачал головой и вдруг невозмутимо добавил. — Мы так никогда не делаем. — И оглянулся на своих: мол, так ли я говорю? Те закачали в ответ головами: так, мол, так.

Афонька от такой наглости оторопел, едва не вспылил: как же так, сукины вы дети, когда сами от государя отложились. Но смолчал и стал думать, как же это Ишинею отповедь получше на его лукавые речи дать. А Ишиней как ни в чем не бывало уставился на Афоньку рысьими своими глазами, ровно бы ждал — что же ты теперь, посол, скажешь?

И Афонька сказал, потому как невтерпеж ему больше стало в кошки-мышки с князцем играть.

— Не гоже ты говоришь, князь Ишиней. Твой язык говорит не то, что думает голова, и делаешь ты не то, что говоришь. И вот за этим самым и послал меня к тебе воевода красноярский.

— Как это? — подивился Ишиней. — Мой язык всегда говорит то, о чем думает голова, а мое сердце всегда открыто русским алыпам. Нет, казак, мой язык не лукавит против того, что я делаю.

— Лукавишь ты, князь, али шутки шутишь — то невдомек мне. Но стало воеводе красноярскому ведомо и других острогов воеводам тоже, что люди твои не дают с себя ясак на государя, как по шерти условлено было. А раз так — то, стало быть, шерть они свою нарушили. И еще грозами разными грозили русским. И ты, князь, об этом подлинно ведаешь лучше, чем я. И поступил ты, князь, лукаво: откочевал со своими улусными людьми в дальние от русских острогов земли, из-под государевой руки отклонился и сам, стало быть, шерть нарушил свою. А если кто обидит? Защиты-то у русских просить станешь, хоть бы от того Алтын-хана.

Ишиней, слушая Афонькины речи, хмурился все больше и больше. В юрте стало тихо-тихо. Люди Ишинеевы, которые шептались промеж собой, пока Афонька говорил, к концу его речи смолкли и сейчас крутили головами, поглядывая то на Ишинея, то на посла русского, который взял да прямо так все и выложил.

Ох, видать, и озлился Ишиней на Афоньку, за свою кривду обида его взяла. Он опустил голову и, насупившись, грозно смотрел на казака.

«Ну, как повелит сейчас своим имать меня и товарищей моих да голову с плеч сечь? Вот и всему моему посольству конец настанет», — помыслилось Афоньке.

— Ты говоришь — шерть мы нарушили? — сердито заговорил Ишиней и стал подниматься на ноги. За ним и остальные зашевелились, вставая с ковров и подушек.

— Истинно так говорю! Будто сам не ведаешь, — ответил Афонька, продолжая сидеть прямо, как сидел до этого.

Ишиней, совсем уже поднявшийся на ноги, ступил шаг к дерзкому послу, но, угодив в блюдо с поминками, оступился и едва не упал. Ухватился за цветной кушак, коим был его халат опоясан, дернул несколько раз, словно порвать его хотел, потом быстро сел на прежнее место.

— Плохие ты, алып, речи ведешь! Очень плохие. Ишиней не нарушил шерти.

— Как это так? — вскинулся Афонька.

— То шерть неверная была. Не по правилам дана была. А такая клятва силы не имеет. Так старые люди говорят, а они мудры и закон знают хорошо.

— Вона чо! — изумленно протянул Афонька. — Стало быть, не ту шерть давали?

— Не ту, не ту! А раз так — то и слова мы никакого не нарушали, и тайша из Кызыл-Яр-Туры напрасно на нас обиду держит. Так и передай ему, храбрый алып.

— Ну, нет, я так сказывать не стану, — ответил Афонька. — Надо делать иначе. Раз ты клятву давал государю — стало быть, хотел служить ему и прямить во всем? Хотел ли?

Ишиней молча глядел на посла: куда это он гнет?

— Хотел ли? — вопросил вдругорядь Афонька.

— Да, хотел, — неохотно ответил Ишиней. — А почему ты об этом, алып, спрашиваешь?

— А коли хотел, — не торопясь начал Афонька, — да узнал, что клятва неверная, стало быть, надо было истинную клятву дать, какая вашим законом положена, а не бегать от государя. Ведь чо получается, рассуди сам. Мы той шерти веру дали, не ведая о ложности клятвы сей и, стало быть, вам верили: мол, люди вы надежные, в дружбе с нами по чести и совести живете.

— То шерть неверная была, а раз так — то силы ей нет никакой, — упрямо и сердито стоял на своем Ишиней.

— Э, нет! Погоди! — Афонька уже в азарт вошел, думать уже забыл про всякий чин и обряд посольский. — Э, погоди, князь! Я уже тебе сказал ране, ответствуй: почто, как сведал, что клятва было ложная, не пришел к русским и новой не дал? Почему, коли хотел от души и всего сердца прямить государю нашему во всем?

Ишиней, досадливо прикусив губы, молчал. Рысьи глаза его бегали из стороны в сторону. Люди его, примолкшие было, как спор посла с князем пошел, опять промеж себя: шу-шу-шу.

Ишиней сердито сопел, утирал лицо полой халата и исподлобья смотрел на Афоньку, потом обернулся и зло глянул на своих людей. Те испуганно смолкли и сели все прямо, ровно идолы деревянные, и вытаращились на князя своего — чего гневаться изволит?

— Я вот слыхивал от стародавних людей, из ваших же, про шерть-то, — вдруг начал Афонька, и все вздрогнули от его голоса. — Сказывают они так: берут собаку, раздирают ее на-полы [51] На-полы — пополам, на две половины. и кидают в разные стороны, а потом идут промеж и землю, на кою кровь собачья пролилась, в рот мечут. Есть такая шерть у вас?

Ишиней собрался весь в ком един, глядя на Афоньку. Долго глядел на него. Потом повернулся и кивнул одному своему киргизину, мол, ответь. Тот поднялся. Это был тот длиннобородый старик, что приходил за Афонькой.

— Есть у нас такой обычай, русский алып, — сказал он. — Есть. Давний старый обычай. Он имеет большую силу и значит вот что. Собака — самое верное и послушное человеку животное. Она никогда не предаст того, кому служит. Земля. На земле мы все живем и в землю уходим. Давший клятву на собачьей крови, с землей смешанной, клянется быть верным, как собака, все время, пока он ходит по земле.

Сказавши это, старик сел на место.

— Хорошая клятва, — ответил Афонька. — Очень хорошая. Вы, видать, в первой-то не ее давали?

И опять все-замолчали.

— Много ясака берете, — вдруг сердито сказал Ишиней.

— Ну уж и много, — усомнился Афонька. — И иные столь же дают и не жалятся.

— Мне нет дела до иных, — все больше злился Ишиней. — Где я могу столько взять? Мои люди не охотники, соболей нам приносят наши кыштымы.

— Видать, захудалые у тебя данники, — незлобливо сказал Афонька. — Да и добытчики твои, сборщики твои, видать, не очень знатны, коли мало дани с данников добывают. Ты бы так и сказал воеводе: людей-то у меня добрых и добычливых мало. Мужиков-то много, а вот путевых — ловких и умелых — мало. Пожалился бы на свою скудость и немощность, глядишь, и скинули бы тебе ясака сколь-нибудь. Государь-то у нас, слышь, милостив. Я тебе про то давно толкую.

Все это Афонька говорил с печалью в голосе, покачивал участливо головой — ах ты, мол, беда какая. Совсем, дескать, оскудел род Ишинеев.