Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

Афонька уж и счет потерял, сколь времени минуло с тех пор, как он с острога выехал. «Поди-ка, мнят там, что и в живых меня нету».

Но вот как-то рано поутру его позвали к Ишинею. Два киргиза, как и в первый раз, шли вместе с ним к юрте князя, вежливо под локти поддерживая. И следом опять же несколько человек шло для почету. А за Афонькой оба казака важно вышагивали. В юрте Ишиней сидел с теми же своими лучшими людьми.

Поклонившись Ишинею, Афонька сел напротив него. Русского посла угостили кумысом из чашечки, белой и тонкой. Афонька все боялся ее раздавить, — до того тонка была, скло не скло, а навроде его, только не прозрачная. Потом говорили про жару, про то, что давно дождей не было, как бы не спалило все. Поговорили про коней, и тогда Ишиней спросил, не хотели бы в Кызыл-Яр-Туре купить у него коней? Он по дружбе русскому воеводе мог бы продать. Афонька ответил, что коней купить могут и за ценой не постоят. Могут купить на деньги и на товары. Кони казакам очень нужны, да и пашенным мужикам, и посадским людям тоже.

— Ну что же, — сказал тогда Ишиней, — коли так, то можно будет поехать в Кызыл-Яр-Туру: у нас есть много продажных коней, и мы будем рады продать их русским храбрым алыпам. Если почетный гость согласится, то завтра мы и отправимся в путь.

— Ладно, — ответил Афонька, ликуя в душе. — Завтра, так завтра.

Ни про шерть, ни про ясак, ни про что иное речи больше не было.

Утром, поднявшись чуть свет, Афонька увидел, что юрта Ишинеева собрана и многие иные тоже. По улусу вьючили скарб разный на лошадей. Бегали взад-вперед киргизы, перекликались громко, ревели верблюды, ржали лошади, мекали бараны и овцы.

Пока он глядел на эти сборы, к нему подошел Атобай, ведя в поводу коня.

— Едем, казак Афонаси! Ишиней с людьми ждет тебя.

— Это не мой конь, — сказал Афонька, поглядев на рослого, отличного от низкорослых киргизских коней, жеребца. Не здешних, видать, кровей жеребец тот был.

— Это тебе подарок от Ишинея, — пояснил Атобай. — И это, — он подал Афоньке новехонький куяк и шлем киргизской работы. Такой доспех в великой цене был у казаков.

— И твоим казакам по коню подарил князь. А ваши кони следом пойдут, с табуном вместе.

— Благодарствую Ишинею за добро!

В свой черед Афонька одарил Атобая на прощанье одекуем и наборной уздечкой и просил передать его небольшие подарки: опояски, одекуй тем, кто носил казакам пищу, ходил с ними к Ишинею.

Вскорости Афонька с казаками, Ишиней и десятка полтора его людей помчались от улуса на Красный Яр.

Ехали быстро, не в пример тому, как Афонька сюда добирался. На условных местах их ждали подставы. Пересаживались на свежих коней и снова скакали, задерживаясь лишь на короткие ночлеги. У Афоньки от такой езды мутилось и все кости болели, но виду не подавал. Киргизам же такая езда была не в диковину.

К утру пятого дня, почти никого не встречая на пути, они уже подходили к Кызыл-Яр-Туре. Здесь, оставив Ишинея с его людьми и своих двух казаков как бы в залог, Афонька один поскакал к острогу, чтоб упредить воеводу о прибытии Ишинея и чтобы кто по дурости не помыслил на киргизов наброситься, помыслив, что те в очередной набег появились.

Вот Афонька уже у самых ворот проезжей башни.

— Здоров, Афанасий! — закричал стоявший на карауле казак Евсейка из его конной сотни, сразу признавший Афоньку. — Жив, стало быть?! Чо долго не был-то? Мы уж думали, побили тебя киргизы, да и Айша твоя извелась совсем.

— Жив, Евсейка, жив! Будь здоров и ты! — радостно отвечал Афонька. — А почему долго не был, так недосуг сейчас сказывать, опосля поведаю. Слышь, Евсейка, скажи-ка кому — пусть до воеводы доведут: пришел на Красноярский острог князь Ишиней с добром и миром, пришел со своими людьми, чтоб шерть, значит, на верность государю нашему давать.

— Ох ты! — изумился Евсейка. — Ловко ты его, Афонька, устроил! А где же он, князец-то?

— Князь-то? Верстах в десяти стоит под острогом, скоро здесь будет.

Евсейка застучал в чугунное било, вызывая посыльных из наряда, а Афонька, широко и свободно вздохнувши, неспешно тронулся встречь Ишинею, чтобы вместе с ним въехать в острог.

жели выйти за стены Красноярского острога, в посад, да идти все прямо по посаду, вдоль речки Качи, то упрешься в крайнюю избенку, за которой опричь уже ничего и нет — пустошь одна, а уж далее и тайга начинается. Вот к той избенке-то и шел десятник конной сотни Афонька Мосеев.

Шел Афонька писать челобитную воеводе, чтобы дозволено ему было в деревенцы отойти. У него семья, — уже скоро третье дите будет, — а пашни старой мало да и земля истощала, а новую пашню наискивать — так то далеко, вкруг острога уже, почитай, все земли запаханы. А вот где в подгородной деревеньке ему место отведут — то будет лучше.

А пашни запахать он сможет больше — у него работник есть, взятый в ясырь мужик иноземный из дальних земель. И лошаденки две есть, опричь его ратной. Купил ту пару у киргизов.

Все это надо отписать воеводе в челобитной. А кто же отпишет лучше, как не приказной подьячий Богдан, что живет в этой украйной избенке.

Правда, дом настоящий, жилье, изба с горенкой на подклети, у подьячего в остроге, близ приказной избы. Но Богдан себе еще одну поставил, на посаде, и все время свободное живет там, без семьи. А семья его — баба да две девки-дочки — те завсегда в остроге.

В избенке этой Афоньке не доводилось бывать, потому как и заделья никакого у него до Богдана не было.

Что ему до Богдановых крючков, чернил да перьев, да бумаг. А вот ныне понадобилось. Воевода с атаманом велели, чтоб писал он челобитную. Порядок, мол, такой заведен ныне. Это не то, что в торги отпроситься. Да и все теперь строже. На каждый спрос, на каждое прошение, чтоб только по бумажке. А грамоте промеж казаков и рядовых, и начальных, что даже и из детей боярских, мало кто обучен. Вот все и идут к людям письменным, ученым.

Афонька подошел к Богдановой избенке и подивился — сколь же худая избенка. Богдан сам ставил эту избенку, хотя мог бы нанять добрых мастеров или казакам повелеть. Ан не схотел, сам-де. Ну, а сам-то Богдан не великий мастер в плотницком ремесле.

Афонька поправил шапку на голове, кашлянул в кулак и несильно стукнул в кое-как навешанную дверь, сбитую из разного дреколья.

— Взойди, взойди, кто там, — отозвался голос из избенки.