Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

От этих слов Афонькиных Ишиней и вовсе зашелся. Он не дыша слушал Афоньку, сузив глаза в щелочки и вцепившись ими в казака. Зубы Ишинея оскалились, под скулами набухли желваки. Опять в юрте все замолчали и уставились на князя и на дерзкого русского алыпа. Слышно было только хриплое дыхание Ишинея. А Афонька сидел, ровно бы ничего и не замечал. «Ну теперь совсем пропал. Не стерпит князец такой обиды», — невесело думалось ему.

Но Ишиней не вскочил, не затопал ногами, не закричал, как ожидал Афонька. Брызгая слюной и весь подавшись вперед, он заговорил хриплым злым шепотом.

— Зачем дразнишь меня, русский казак? Худые слова про мой род говоришь и сам им не веришь? Зачем? Мне такие речи обидно слушать. Люди Ишинея никогда в худых не ходили. И данники мои не худы! Щажу тебя, казак, потому что ты человек смелый, а дерзок ты по своему долгу. Ах, казак, казак! Ты хитрый и мудрый посол, и я сделал бы тебя большим начальником. Твой язык и жесток и больно жалит. Ты растревожил мое сердце. Тебя следовало бы убить за то, что ты смеялся надо мной при моих людях. Но мой ум говорит мне иное, нежели мое обиженное сердце. Ишиней все знает и все понимает. Ишиней тоже мудр. Иди, казак, на сегодня хватит речей. А потом мы еще встретимся. — И князь, откинувшись на подушки, махнул рукой на выход из юрты. Пока он говорил, видать, поуспокоился, и гнев его прошел.

— Воля твоя, Ишиней, — как можно спокойнее молвил Афонька и с достоинством поднялся. Оба казака — сидевшие позади Афоньки и только тревожно следившие, как Ишиней сердится, готовые чуть что ухватиться за сабли и драться с киргизами в останний раз, драться не на живот, а на верную смерть, — тоже поднялись.

— Буду ждать, что порешишь, князь Ишиней. Скажу лишь напослед — государь наш милостив до тех, кто ему не перечит и живет с ним в дружбе. И еще скажу: — сам ведаешь, сколь велика наша сила. Я тебя пужать не хочу, но молвлю одно: кому сеча утеха, а кому слезы и поруха. Худой мир лучше доброй ссоры — такое присловье есть у нас — от стариков с издавних лет идет. А старики, сам молвил, худого не говорят. Прощай и не обессудь за речи мои, — и, поклонившись Ишинею малым же опять поклоном, Афонька вышел из юрты.

Идя от Ишинея, Афонька гадал: так ли речи с князцом он вел. Не посрамил ли чести русской и князца не изобидел ли каким худым словом.

«А ежели чо не так, — осердился Афонька, — то пущай посылают кого умнее. Чо я им, семь пядей во лбу у меня, чо ли?! Я казак, ратник, а не какой умник ученый. Как чуял — так и молвил».

Долго еще ворочался Афонька на кошме, пока сон не застлал ему туманом глаза.

Несколько дней Афонька томился, ожидая, когда его вновь позовут к Ишинею и будет ли от Ишинея ответ? И каков тот ответ будет?

Дни стояли жаркие и душные. Трава в степи горела, киргизы тревожились: скоту есть нечего станет — беда будет.

Афонька бродил с товарищами по знойному и пыльному улусу, пил холодный верблюжий кумыс. От него, если много выпить, кружилось в голове, как после вина. Раза два он порывался идти до князя — неприлично-де мне, послу, так долго ответа дожидаться, но удерживался. Ладно, подожду еще. Дело-то для них не простое, решить — отходить ли от русских насовсем или опять им на верность присягать.

Но вот пришли к Афоньке Ишинеевы люди и сказали, что Ишиней ждет его. Афонька воспрянул духом, пошел, но говорили все вокруг да около. Ишиней ровно бы чего-то ждал, чего-то не договаривал и, не давши никакого ответа, вновь отпустил Афоньку.

Еще три-четыре дня протомился Афонька. Он уже осерчал и, не дождавшись, когда князь призовет его, сам пошел к нему. Киргизы, которые всегда следом за ним ходили, закричали, мол, нельзя так, да и князя нет. Но Афонька махнул на них и решительно зашагал к Ишинеевой юрте.

У юрты ему дорогу преградили киргизские ратные люди и подтвердили, что князя нет. Афонька в досаде ударил шапкой оземь. Потом поднял ее, отряхивая от пыли, и тут раздался конский топот. Стражники у юрты стали кланяться, зло поглядывая на Афоньку. Афонька оглянулся. У юрты стояли несколько вершников и среди них был Ишиней. Лицо у него было усталое, покрыто потом и пылью, одежда тоже в пыли.

Афонька поклонился и сказал:

— Прости, князь, что без зова шел к тебе.

Ишиней легко спрыгнул с коня.

— Приду, когда позовешь, хоть завтра, — продолжал Афонька.

Ишиней положил ему руку на плечо.

— Слушай, алып, ты мой гость. Идем сейчас.

— Так ты же, князь, с дороги.

— Ничего, идем.

Он махнул всем — уходите — и, откинув полог, вошел в юрту. Хлопнул в ладоши, к нему подбежал слуга с тазом и рушником. Ишиней плеснул в лицо, утерся, прошел в глубь юрты и сел на свое место, указав, чтобы Афонька сел рядом.

— Завтра я, князь, думаю домой съезжать, — промолвил Афонька.

Ишиней промолчал, потом, не размыкая сомкнутых век, тихо спросил:

— И решения моего, алып, не дождешься? С чем же ты придешь в Кызыл-Яр-Туру?

— Да что, князь, с тем и приду. Доведу до тайши Кызыл-Яр-Туры, что Ишиней ответа не дает, а время моего посольства иссякло.

— И что из этого станется?

— Всякое может статься. Может и до худого дойти. Наш государь хоть и милостив, но до времени. Он и осерчать может, — осторожно выговаривал Афонька.

Ишиней молчал. Тогда Афонька, склонившись к князю и положив ему руку на колено, молвил:

— Помнишь, как-то я тебе сказал, есть у русских присловье: «Худой мир лучше доброй ссоры».

— Помню, — нехотя ответил Ишиней, — помню, алып. Ведай же — войны я не боюсь. Не страшусь ваших воинов. Мои воины бесстрашны, как и ваши.

— Что ж, то верно. Вы воины храбрые, — ответил Афонька. — Но помни, Ишиней, опричь воинов — ратников и ваших и наших, — есть иные, кому сеча — слезы. Вот, наприклад, свершите вы набег на наши земли — наших пашенных крестьян да ясашных татар с жены и детьми в ясырь угоните, а кого и жизни лишите. Мы ваши улусы погромим — ваших жен и детей в полон емлем. Вот ведь как.

— Ведаю про то и потому войны с вами не хочу и ради наших женщин, детей, пастухов и иных людей. И не из страха перед московским царем великим был верен ему, а из дружбы и за помощь против Алтын-хана. Я, Ишиней, волен в своих решениях, но я еще не знаю, что хотят мои лучшие улусные люди. Я с ними должен держать совет. Поэтому, алып, сейчас я тебе ничего не отвечу. Твое дело: съезжать завтра без моего ответа, что можно счесть будто Ишиней войну затеял, или ждать еще три-четыре дня. Но войны я не хочу, хотя и не боюсь ее.

— Я буду ждать, — твердо ответил Афонька, — у нас пашенные люди в ваши набеги гибнут и ваши пастухи да иные люди работные, не говоря уж о женщинах и детях.

Афонька ушел и стал ждать.

В улусе было шумно, толкотно. Ишиней, почитай, каждый день собирал своих лучших людей, и те подолгу сидели у него в юрте, а выходя, о чем-то меж собой перекорялись. Сам Ишиней был зол и сердит. Раза два князь съезжал с улуса, через день-два возвращался, разгонял куда-то гонцов. В улус то приезжали новые люди, то опять уезжали. Гудело все и шумело, как в растревоженном улье.