Аркадий Чудновский - Все начиналось с детства

По запросу в Министерство обороны, я получил письмо

от 26 февраля 1991 года о том, что папа захоронен на

воинском кладбище в городе Торопец. Раньше на моё письмо

не ответили.

Когда наши войска только подходили к Одессе, дядя уже

получил разрешение вернуться туда из эвакуации и начать

работать. Из Нижне—Ангарска мы приплыли судном «Ангара»

на станцию Байкал, а затем, поездом поехали в Улан—Удэ. В

Москву можно было выехать только оттуда.

В Улан—Удэ, на «толкучке», мы продали все, что не

понадобилось бы нам в Одессе. К счастью, об этом написано

ниже, не продался папин твидовый костюм. Примерно 20

мая 1944 года мы выехали из Улан—Удэ в Москву. Билетов

на поезд не было. За взятку продуктами нам дали войти в

тамбур вагона, а потом, когда освобождались места, нас

пускали внутрь. Из рыбной муки тётя испекла на дорогу

целый мешок коржиков. В нем была дырка и мы с братом

эти коржики таскали. Очень есть хотелось. По дороге, на

станциях, можно было по карточкам получить чёрный хлеб,

но он был как глина, и мокрый.

Наш путь лежал через Москву.

В Москве мы остановились у папиного друга Смецкова

(о нем я писал). Он жил в переулке Сивцев—Вражек. В первую

же ночь проснулся от сильного грохота. Вспомнив, как нас

бомбили по дороге из Николаева, в ужасе вскочил. Оказалось

— салют в честь освобождения очередного города от немцев.

Ракет не жалели. Казалось, их запускают с крыши каждого

дома. Небо, как будто, горело разными красками. Иногда за

один вечер салютовали несколько раз.

Днём выходил погулять по городу. Над Москвой висели

на тросах огромные аэростаты воздушного заграждения от

немецких самолетов.

Каждый день старался проехать на поездах в Московском

метро. На меня, приехавшего из глухого сибирского посёлка,

метро произвело ошеломляющее впечатление.

Однажды меня задержал военный патруль — ловили

дезертиров. Мне было шестнадцать лет и меня отпустили.

Папа оставил у Смецких для меня солдатскую куртку

с крючками вместо пуговиц, солдатские брюки—галифе и

обмотки для ног. Их наматывали над ботинками.

С 30 мая мы ждали возможность купить билеты, а 8 июнявыехали

из Москвы в Одессу.

В Одессу мы приехали 10 июня 1944 г. Была ещё

опасность, что поезд будут бомбить, но мы благополучно

«проскочили».

Город был почти пуст. Людей было мало. Многие здания

— разрушены.

В нашей трёхкомнатной квартире жила семья Янчинских.

По закону нам вернули наши две комнаты. Потолок в одной

из них прогнил и протекал. Пришлось делать ремонт

самостоятельно, вырубив гнилую часть потолка и восстановив

её заново.

Янчинские остались в одной комнате. У них была дочка

Алла семи лет. Я иногда играл с ней в прятки с завязанными

глазами в коридоре и кухне. Иногда мне удавалось тихо

взобраться на дверь в коридоре и сверху наблюдал, как она с

разведёнными руками пыталась меня поймать.

После освобождения Одессы, всех ребят, достигших

семнадцати лет и больше, мобилизовали. Ушел на войну и

мой друг Шурик Айхенвальд. Я его в Одессе не застал. Всех

мобилизованных ребят послали в штрафные батальоны, под

шквальный огонь противника… Шурик погиб.

Отец Шурика, Владимир Александрович Айхенвальд,

оставался в Одессе во время оккупации. Он был выкрест. Ещё

до революции его родители приняли христианство. Мама,

медсестра, была мобилизована в начале войны и вернулась

в Одессу после её освобождения

Над родителями Шурика шефствовал все годы до их

смерти. Ещё при жизни, они подарили мне очень красивые

бронзовые старинные вазы. Ещё их родителей. Они

сохранились.

Почти до середины июля немцы, иногда, бомбили Одессу.

Однажды, с друзьями пошёл вечером на бульвар, во Дворец

моряков (бывший дворец графини Нарышкиной, построен

в 1830 году). Вечер проходил в большом, красивом зале с

колоннами, а ночью во дворец попала бомба. Начался пожар.

Пожарная служба ещё не была налажена. Дворец горел два

дня. От него остался только красивый парадный вход. Со

временем дворец восстановили в… советском стиле.

В первую очередь в Одессе начали работать радиоточки.

Они служили для пропаганды, которую каждый день

«вливали» в уши радиослушателей.

…Несколько человек, вернувшиеся из Ташкента,

открыли на Дерибасовской два киоска по продаже напитков:

кюрасо, вишнёвая косточка и молочная пенка. Возле

киосков всегда стояла очередь. Напитки были вкусными.

Особенно молочная пенка — вспенённое углекислым газом

сладкое молоко. Получаешь стакан такой пены и тянешь с

удовольствием этот невесомый напиток, как будто пьёшь

сладкий воздух. На стакан такой пены шло всего пять—десять

грамм молока.

Осенью стал носить не продавшийся в Улан—Удэ папин,

песочного цвета, твидовый костюм. Он уже был мне впору.

Война войной, а твидовый костюм был модной вещью. Я его,

с благодарностью папе, носил все студенческие годы.

Казахская пословица говорит: «Листья украшают дерево,

а одежда человека».

На третьем курсе пришлось его перелицевать —

распороть и перешить внутренней стороной ткани наружу.

Костюм стал, как новый. Я всегда пользовался услугамипортного—

перелицовщика Рутмана, который жил на углу

улиц Старопортофранковской и Большой Арнаутской.

…К зиме 1944 — 1945 г. г. нужно было решать проблему

отопления. Я установил в комнате печку — «буржуйку». На слой

кирпича кладётся лист железа, а на него ставится чугунная

печка. В форточку выводится металлическая вытяжная труба.

На «буржуйке» можно было готовить еду, а когда печка

остывала — сесть на неё и погреться. Топили «буржуйку»

мелкими дровишками. Сверху на них бросали (если он был)

уголь. Дрова и уголь маленькими кучками продавали на

базарах. Иногда дрова приносили во двор пленные немцы.

Они отстраивали разрушенное здание напротив нашего дома.

У немцев дрова были дешевле.

Еду готовили также и на примусе, в комнате. На кухне

зимой было очень холодно и вода в вёдрах замерзала. Поэтому

их держали в комнате.