Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

«Ленинские уголки» с их дешевой и безвкусной атрибутикой появились по всей стране, цитирование «высказываний» Ленина стало необходимой принадлежностью всякой научной работы — будь она о повышении удойности коров симментальской породы или об эффективности подготовительных упражнений при обучении новичков технике бокса.

Бедные подхалимы, несчастные политики.

Кое-кто утверждает: культ личности Ленина начался после его смерти. Сам Ильич, дескать, пресекал… Нет, не пресекал Ильич славословия в свой адрес. Даже задолго до болезни.

У меня в руках справочник «Указатель улиц, переулков и площадей города Москвы» (М.: Госиздат, 1921). И что же?

На странице 33 узнаем, что уже в розовом периоде коммунистического царства в столице были улицы: Ленинская, Ленина, Ленинская площадь, Ленинская слобода… Можно добавить заставу Ильича, Ульяновскую улицу.

Уважим истину: Ленин был не хуже других, вместе с ним дорвавшихся до власти.

Его собратья по партии были не менее честолюбивы и еще более жадны. Коренные названия городов и улиц, площадей и переулков, фабрик, заводов, библиотек, больниц получали новые имена: Троцкого, Володарского, Урицкого, Бухарина, Зиновьева, Тухачевского, Калинина, Котовского, Ворошилова, Молотова — всех не перечтешь. Даже всякая мелкая шушера, вроде никому не известных «героев революции», а на деле безнравственных убийц и растлителей народа — Кухмистерова, Каляева, Баумана, Сапунова и прочих, — увековечивалась «для истории».

Не было еще только Сталина. Хотя по рангу мог бы, имел полное право. Почему не было? Может, потому, что Иосиф Виссарионович знал себе цену, был умнее и дальновиднее Троцких и Зиновьевых.

По правде говоря, не Сталину принадлежит печальная честь называться «отцом массового террора», не он стал родоначальником советского «культа личности».

Когда Сталин говорил, что он — верный ленинец и продолжатель дела Владимира Ильича, это было истинной правдой. Иосиф Виссарионович с успехом продолжал и творчески развивал кровавое дело Владимира Ильича.

«День моего рождения. 52. И уже не особенно сильно чувствую ужас этого. Стал привыкать, притупился», — писал в дневнике Бунин 23 октября 1922 года.

Десятого октября по старому стилю (22-го — по новому) на Дворянской улице в Воронеже Людмила Александровна Бунина, урожденная Чубарова (древнедворянский род!), родила мальчика, которого нарекли хорошим русским именем Иван. Людмила Александровна позже рассказывала: «Ваня с самого рождения отличался от остальных детей, уже в его младенчестве я знала: он будет особенным, ибо ни у кого нет такой тонкой души, как у него».

Мнение матери разделял бравый человек, генерал Сипягин — крестный Ивана. Он важно предрек: да, этот мальчик «будет большим человеком… генералом!».

Мать обладала характером твердым, самоотверженным, но нежным, склонным к грустным предчувствиям. Она была беззаветно предана семье, детям, которых у нее было девять и пятерых из которых она потеряла. Она, как и отец, отличалась добротой и здоровьем.

Впрочем, сходство на этом, кажется, кончалось. Отец днями пропадал на охоте, обладал фантастическим аппетитом (однажды походя съел целый окорок), был привержен застолью и картежным играм, жил не по средствам и промотал все состояние, свое и жены.

Человек богатырской силы, Алексей Николаевич никогда не впадал надолго в уныние, всегда был в движении, до тридцати лет не знал вкуса вина. Ум живой и образный, не переносил логики. «Охотником» участвовал в Крымской кампании, где, по его рассказам, имел и карточные сражения со Львом Николаевичем Толстым. Когда двадцатитрехлетний Иван Алексеевич посетил в Хамовниках великого писателя, тот сразу же вспомнил его отца.

Еще малышом Ваня много наслушался от матери и дворовых людей сказок и песен, им он обязан первым познаниям в языке — «нашем богатейшем языке, в котором, благодаря географическим и историческим условиям, слилось и претворилось столько наречий и говоров чуть не со всех концов Руси».

В 1874 году Бунины перебрались из города в деревню — на хутор Бутырки в Елецком уезде Орловской губернии. В воспоминаниях Ивана Алексеевича детские годы тесно связаны с мужицкими избами, с полем. Порой со своими сельскими юными друзьями он целыми днями пас скотину.

Курьезной фигурой был воспитатель Вани — окончивший курс Лазаревского института восточных языков сын предводителя дворянства Николай Осипович Ромашков. Этот удивительный человек ел исключительно черный хлеб с горчицей, а пил водку. Окружающие поражались такому необыкновенному меню. Он искренне привязался ко всей бунинской семье, к Ване — особенно. Ваня его тоже полюбил и моментально выучился читать (по «Одиссее» Гомера), а в восемь лет написал стихотворение «про каких-то духов в долине».

На одиннадцатом году жизни судьба сделала крутой вольт. Под слезы матери и строгие наставления отца Ванюша был погружен в коляску, которая, подымая пыль выше колокольни, понесла его в уездный город Елец.

Городская жизнь потрясла мальчишку: множество народу, разряженного, словно в престольный праздник, стремительный бег легковых извозчиков, громадное количество тяжеленных возов, богатые витрины магазинов, лавок, лабазов с красным и галантерейным товаром, с табаком и рыбой, с портерными лавками и чайными, с усатыми городовыми, а еще — мрачный тюремный замок, а еще мощенные камнем улицы, невероятных размеров и сказочной красоты церковь Михаила Архангела — всего не перечесть!

Мужская гимназия поначалу показалась Ване истинным дворцом из тех сказок, что слыхал от Ромашкова: широкая лестница, застеленная ковровыми дорожками, ажурные чугунные перила и такие же ступени, громадный портрет императора, величественные, в праздничной одежде учителя.

С этих самых учителей и началось безрадостное житье. Хотя Ваня был необычайно способен, все схватывал с ходу, но учителя слишком часто были скучны, как октябрьский дождь, нагоняли тоску.

После материнских забот и сельского приволья скучно стало мальчику, наделенному необыкновенной восприимчивой натурой, и у мещанина Ростовцева, куда его поселили «на хлеба».

Сердечное утешение находил лишь в чтении книг да в печали всенощных бдений, которым порой предавался в церквах, куда гимназистов приводили учителя.

Четвертый класс кончить не хватило терпения (тогда основных классов было семь). Бежал Ванюшка восвояси, домой. Боялся отцовского гнева, но попал, видать, в добрую минуту, грозная туча стороной прошла.

И тут маленький Ваня погрузился с головой в чтение, и книга — хорошая, мудрая — стала самым лучшим наставником. Прочитал все книги, хранившиеся в семье. Причем, по собственным воспоминаниям, «видел то, что читал, — впоследствии даже слишком остро, — и это давало какое-то особое наслаждение».