Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Вера Николаевна посмотрела на мужа:

— А разве Троцкий, добравшийся до вершин власти, мог предвидеть?..

— До Троцкого был еще наш друг — этот неврастенический Онегин с моноклем в глазу — Керенский. «Мне отмщенье и аз воздам»: почему никто не хочет думать об этом? Бог дал человеку разум для добрых дел: прощать ближних, увеличивать добро в мире. А о чем думал в свою последнюю минуту этот сын колониста Херсонской губернии Лейба Бронштейн? Хоть раз вспомнил о душе и совести, когда разорял чужие гнезда, когда миллионы людей делал несчастными? Подумал ли о том, что должны были испытывать в свой последний миг дети «бледного офицера»? Зло всегда возвращается на голову того, кто его выпустил в мир! — убежденно проговорил Бунин.

В лесу сгустились сумерки. Затих птичий гомон. Только с настойчивой невозмутимостью долбил дерево дятел. В просветах елей виднелось потемневшее небо с яркой подкладкой легких облачков.

Галя возобновила разговор:

— Что Троцкий? Без Ленина он ничего не мог бы…

— Ленин — политик гениальный, — с важностью сказал Зуров.

Бунин усмехнулся:

— Ленин — это гениальный заговорщик. Он знал, что нужно делать, пока не был у власти. Но едва ее захватил, как тут же растерялся. Он не был в состоянии наладить нормальную жизнь государства. Вся его исключительная энергия направилась на разрушение — уничтожение собственного народа, ломку православной религии и традиций.

Бунин шел в гору легко, свободными широкими шагами. Его спутники еле поспевали за ним, тяжело дышали. После поворота дороги забелела ограда «Жаннет».

В силу творческой привычки завершать сюжет Бунин закончил:

— Русский народ в своей массе, как это нам ни обидно, не только не проникся к Ленину ненавистью — как он этого вполне заслужил, — но боготворил его при жизни, а теперь сделал из него просто какое-то языческое божество, кумира.

— И почему это произошло? — спросил Зуров.

— Потому что большевики — это непревзойденные мастера создания мифов. Создали миф: коммунисты, дескать, — это «борцы за счастье народное». И миллионы в это поверили. А если бы народ сумел узнать содержание какого-нибудь приватного разговора в среде высших большевистских сановников, понял бы их цинизм, наплевательское отношение всех этих «вождей» к народу — не поверил бы собственным ушам и собственному разуму.

— А Сталин?

— Сталин, думаю, мудрее всех из ленинской банды, мудрее и самого Ильича. Даже не столько мудрее, сколько ближе к земле, к народу. Его беда — он недоучка. Хуже того — он благоговеет перед людьми учеными. Первоначально он воспринял ленинизм как догму, созданную мудрыми учеными — Лениным, Марксом. И, отгоняя сомнения (а они у него должны быть!), пошел по их дороге. А теперь, когда он имел возможность неоднократно убедиться в химеричности их «учения», не может ни повернуть вспять, ни изменить чего-либо. Ему остается лишь производить ремонт этого «учения» на ходу, по возможности ближе подгоняя к реальной жизни эти мертворожденные догмы.

— Сколько лет такая система может существовать? — полюбопытствовала Галина.

— Эту систему Сталин создал под себя и для себя. Она надолго своего создателя не переживет. Однако, к несчастью, миллионы колхозников и совхозников горячо поддерживают ее, верят в «светлое будущее». Верят в манну небесную, которая вдруг однажды упадет им с неба, — это в духе нашего народа.

Поздним вечером, когда одинокая светлая звездочка горела яркой изумрудинкой против бунинского окна, он записывал в дневник:

«…Да, да, а прежней Франции, которую я знал 20 лет, свободной, богатой, с Палатой, с Президентом Республики, уже нет! То и дело мелькает это в голове и в сердце — с болью, страхом — и удивлением: да как же это рушилось все в 2 недели! И немцы — хозяева в Париже!»

Бунин, с глубоким уважением всегда относившийся к Франции и ее замечательному народу, все же много раз в семейном кругу говорил:

— Нет, подобного с Россией не могло бы произойти! Сейчас много говорят, что Гитлер полезет на нас, на русских… Трудно в это поверить! Еще Бисмарк предупреждал: не воевать на два фронта и не воевать с Россией. Россия не Польша и не Балканы. Забыть об этом — обречь себя на поражение. Гитлер это должен понимать.

Двадцать четвертого августа пришло письмо от Алданова: «Я получил вызов к американскому консулу в Марселе и предполагаю, что получена для меня виза в С. Штаты. Пока ее не было, мы плакали, что нет, теперь плачем (Татьяна Марковна [7] Жена М. А. Алданова. — буквально), что есть…»

Алданов приглашал: «Очень ждем на пир — возможно, прощальный».

На следующий день Бунин предстал перед отъезжающими — в элегантном сером костюме, с гордой осанкой, четкими движениями легкого подвижного тела.

— Какой вы красивый и молодой! — восхитилась Татьяна Марковна.

— Добавьте: богатый и знаменитый! — вставил Кантор, человек, вошедший в литературу благодаря Адамовичу, пригласившему его составлять первую антологию поэзии русского зарубежья «Якорь». Она увидала свет в 1936 году в Берлине.

Кантор и супруги Цетлины тоже бежали в Америку.

Стол ломился от закусок и деликатесов, о которых Бунин начал потихоньку забывать, — анчоусы, любимая колбаса буден — кровяная, острый сыр дю бри, эскарго (съедобные улитки). К шампанскому служанка принесла ананасы.

— Вновь расстаемся с вами, — говорил Михаил Осипович. — Кто думал, что дважды бежать придется? Тогда — от большевиков, теперь — от немцев…

— Вам шабли или сотерн? — мятным голосом осведомился у Бунина Кантор. — Выпьем за то, чтобы наша разлука была недолгой. Александр Федорович Керенский тоже сомневался, а теперь очень рад. Америка — богатая и культурная страна. Первое время поживете под Нью-Йорком, там зарезервировано для вас удобное место — комфортабельная вилла, зеленый уголок. О вас будут беспокоиться, обслуживание отличное!

— За что такие нежности?

— В Америке любят нобелевских лауреатов — разве и это надо объяснять?

Теперь Цетлина, весь вечер не поднимавшая в разговорах тему отъезда Буниных, вдруг встала из-за стола с бокалом вина:

— Мы с Михаилом Осиповичем решили: в беспокойную Европу больше не вернемся, разве только туристами. Итак, за свидание с дорогими Буниными… в Нью-Йорке! — И она пригубила вино. Цетлина искренне любила великого мэтра.

Бунин в ответ не проронил ни слова: он еще не решил, как поступить.

…До окончания войны они больше не увидятся. Перебравшись в Лиссабон, беглецы дождутся американских виз и 29 декабря ступят под благословенную сень статуи Свободы.

С некоторых пор в газетном киоске Граса появилась газета на русском языке, которой там прежде не бывало. Называлась она «Новое слово» и уже восьмой год печаталась в Берлине.