Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Ян, — стонала жена, — ты что, о двух головах? Сколько уже погибших от бомбежек! Неужели трудно спуститься вниз?

— Верочка, умрем мы не от немецкого фугаса. Приготовь, пожалуйста, кофе.

— Какой кофе? Ведь не уснешь долго!

Он и сам удивлялся тому спокойствию, которое снизошло вдруг на него и которое ничто не могло нарушить.

Наконец в шесть вечера 22 мая он отправился в Грас — на автомобиле. Невероятно, но автомобиль принадлежал некоему Бразолю, сыну бывшего предводителя полтавского губернского дворянства. Того самого, что председательствовал в Полтаве, когда юный Бунин служил там библиотекарем в губернской земской управе.

Много на свете изумительного!

Франция прогибалась под гитлеровским сапогом.

Она расплачивалась за свое правительство — слабое и трусливое.

Пятого июня войска вермахта форсировали Сену.

Десятого июня вступил в войну друг Мережковского — Муссолини. Ему тоже хотелось урвать свой кусок.

Четырнадцатого июня гитлеровцы заняли Париж.

Семнадцатого июня выживший из ума престарелый Петен с детской наивностью предложил Гитлеру перемирие. Получив это предложение, фюрер презрительно усмехнулся: «С агрессором? Никогда!»

Немцы шли по французской земле так же свободно, как по берлинской Александерплац. Они выкатились к Атлантическому океану в районе Бордо.

Франция лежала у их ног — поверженная и опозоренная.

Немцы маршировали по Елисейским полям, галантно скаля зубы француженкам.

Бунин, собрав узлы и чемоданы, почти как в феврале двадцатого года, пытался бежать от оккупации.

Но бежать было некуда. Пропыленный и смертельно усталый, 9 июля вернулся в Грас. Теперь он его не покинет до светлых весенних дней апреля 1945 года.

Не все было плохо. Повезло с виллой. Еще в сентябре тридцать девятого года Бунин перебрался на весьма удобную «Жаннет», хозяйка которой спешно отбыла на свою родину — в Англию.

Именно здесь он проведет самые страшные в своей жизни годы.

Голод и особенно «арктический холод» — вот что станет крушить его бывшее прежде богатырским здоровье.

Но в то же время Бунин испытает необыкновенное творческое вдохновение, высочайший творческий порыв, словно сила высшая поднимет его над земными невзгодами.

Бунин недоумевал, с какой легкостью немцам удалось подмять под себя Францию. «Скучно — и все дивишься: в каком небывало позорном положении и в каком голоде Франция!» — записал он в дневник.

Вот от этого позора и от прочих напастей некоторые друзья Бунина решили перебраться за океан — в США. Седьмого августа сорокового года Иван Алексеевич отправился в Ниццу на свидание с Цетлиными. Они уже поджидали писателя в кафе «Казино».

— Что вы сидите? — начала его сразу убеждать Мария Самойловна. — Во Франции оставаться нельзя. Гитлер шутить не любит. В концлагерь хотите? А если не это, так легко погибнуть от бомбежек или голода. Вы стали натуральным скелетом! Смотреть страшно. А в Америке вам будут рады — лауреат Нобелевской премии! Там это умеют ценить.

Бунин молчал.

Тогда Цетлина начала перечислять тех, кто едет в США, — Яша Цвибак, Марк Алданов, Марк Вишняк, Маршаки, Лилия Кантор…

Прямо из кафе они направились в американское консульство. Консул принял их радушно, угостил вкусным кофе и хорошим коньяком. Он объяснил Бунину, какие нужны документы для получения въездной визы. Тот соглашался, но, вернувшись домой, уже перед самым сном, вдруг — как бы не к месту — сказал жене:

— Черта с два! У меня совсем другие планы. Поедем, но в противоположном направлении.

Она не поняла, о чем речь. Но переспрашивать не стала. Знала — не ответит.

Он старательно заносил в дневник:

«9. VIII.40. Пятница. Алданов с самого приезда своего все твердит, что будет „гражданская война“. Твердо решил уехать в Америку… Цетлины тоже собираются… Ни риса, ни макарон, ни huile [6] Масла ( фр. ). , ни мыла для стирки.

10. VIII.40. Продолжается разграбление Румынии — румыны должны дать что-то еще и Венгрии. 8-го была огромная битва немецких и английских авионов над берегами Англии…

Все растет юдофобство — в Румынии новые меры против евреев. Начинает юдофобствовать и Франция…

15. VIII.40. Немцы стреляют по Англии из тяжелых орудий. Англичане бомбардировали Милан и Турин. Болгарские и венгерские требования к Румынии. Румынский король будто бы намерен отречься и скрыться в Турции.

17. VIII.40. Проснулся в 6 1/2 (значит, по-настоящему в 5 1/2). Выпил кофе… Все утро все долины и горы в светлом пару. Неясное, слабо пригревающее солнце, чуть слышный горьковатый запах воздуха — уже осенний.

…Огромный налет немцев… на Лондон, на берега Темзы — «все в дыму, в пламени…». Кажется, и впрямь начинается.

Погода разгулялась, тишина, зной, торопливо, без устали, без перерыва точат-точат цикады у нас в саду.

Сейчас около 7 вечера. Были в городе за покупками… Магазины почти пусты — все раскупалось последний месяц бешено. Уже исчезло и сало (масла нет давным-давно). Мыло для стирки выдают по карточкам маленькими кусочками, весят, как драгоценность. Осенью, когда исчезнут овощи и фрукты, есть будет нечего».

Июньское бегство нанесло непоправимый удар по его бюджету. Бунин потратил — по сути, на ветер! — все, что у него оставалось от «добрых времен». Он понимал — впереди ждут трудные, а может быть, страшные времена. И он, стиснув зубы, тяжело размышлял:

«Надо уезжать… Но если бы в Россию! Над миром несется огненный смерч. В дни смертельной опасности надо быть со своими. Но как туда попадешь?»

И вновь записывал в дневник:

«20. VIII.40. …Как всегда, втайне болит сердце. Молился на собор (как каждое утро) — он виден далеко внизу — Божьей Матери и Маленькой Терезе (Божьей Матери над порталом, Терезе в соборе, недалеко от входа, справа). Развернул Библию — погадать, что выйдет; вышло: „Вот Я на тебя, гордыня, говорит Господь, Господь Саваоф; ибо наступит день твой, время, когда Я посещу тебя…“»

На следующий день, 21 августа, перед вечерним чаем отправились гулять — необыкновенный случай! — «всем семейством». Солнце только-только скрылось за лесистым холмом. В воздухе сухо пахло елью. Внизу, в старом городе, в домах начали зажигать огни. Зуров и Магда стали обсуждать убийство Троцкого.

— Кто только не владел Россией! — грустно усмехнулся Бунин. — Был бледный офицер, любивший поглаживать свои красивые усы…

— «Малообразованный офицер» — так ядовито его назвал Толстой, — вставила Галина. — И какая ужасная смерть!

— Разве он мог думать, какой смертью погибнет сам и вся его семья? И вообще, что может быть страшней судьбы всех Романовых и особенно старой царицы, воротившейся после трагедии опять в Данию. Что касается Толстого, то это мой восторг и вечное восхищение. Но как он ужасно заблуждался, когда бичевал самодержавие. России нужен самодержец, как телу позвоночник. Впрочем, Толстой еще резче выступал против революций. — Бунин остановился, разглядывая сизую дымку, заволакивавшую долины. — Велико безобразие мира. И лишь природа вечно утешает нас.