Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Все согласно закивали: должность незаметная, на нее никто не претендовал.

В разговор вмешался Рыков:

— Назначим Льва Давидовича наркомом путей сообщения — это тоже ответственный участок.

Ленин уперся на своем:

— Нет и нет! Лев Давидович должен служить нашему делу с максимальной пользой. Лучшего организатора по борьбе с саботажем и контрреволюцией — принципиального и жесткого — нам не найти. По сравнению с этой задачей ваше еврейство, Лев Давидович, сущий пустяк!

— Дело-то, быть может, великое, да дураков в России пока хватает! — спорит Троцкий.

— Да разве мы должны по дуракам равняться? — кипятится Ленин.

— Равняться не равняться, а маленькую скидку на глупость россиян делать необходимо. Зачем нам эта головная боль?

Вдруг поднялся Сталин:

— Мнение народа учитывать надо, в этом товарищ Троцкий абсолютно прав. — Голос его звучал спокойно и убедительно. — Зачем с самого начала осложнения? И так говорят про вас , что германские шпионы. И еще, что октябрьский переворот — дело всемирной еврейской мафии.

Все неловко замолчали. Лишь Ленин сердито зыркнул глазами:

— Мы собрались здесь, товарищ Сталин, вовсе не для обсуждения буржуазной болтовни и контрреволюционных сплетен, за которые надо ставить к стенке без суда и следствия.

— Это не просто болтовня, — произнес Сталин. — Пока в мире существует капитализм, существуют порожденные им нации. Стало быть, существует национальная рознь. Не учитывать это — значит впадать в эйфорию. — Сталин не спеша огляделся и медленно продолжал: — Когда мы добьемся полного равноправия всех наций? Лишь тогда, когда ликвидируем национализм и национальную вражду. К сожалению, процесс этот сложный и очень долгий. Наше поколение, как справедливо заявляет товарищ Ленин, будет жить при коммунизме. Но увидит ли наше поколение исчезновение национальной розни? Очень сомневаюсь. Так что товарищ Троцкий абсолютно прав: с национальным вопросом пока считаться надо.

Сталин медленно, с чувством собственного достоинства опустился в кресло.

Ленин, криво усмехнувшись, с иронией бросил:

— Спасибо, товарищ Сталин, за интересную лекцию. Но прежде чем ликвидировать национализм, нам надо ликвидировать наших многочисленных врагов. Иначе… — И он красноречиво провел ладонью перед своим горлом.

В разговор вступил Свердлов. Из его плоской груди то и дело рвется сухой кашель.

— Пусть Троцкий — кх, кх, кх! — берет иностранные дела… кх, кх…

Троцкий удовлетворенно хмыкнул, а Ленин по-бычьи опустил голову, взглянул исподлобья:

— Интересно, какие у нас иностранные дела?

Троцкий поддержал:

— Они у нас есть, Владимир Ильич. Вы меня можете спросить: об чем тут думать, если вот-вот пролетарии всех стран объединятся и старому миру придет фэртиг? И тогда я вам отвечу: пока такое не произошло, надо подумать об том, чтобы с мировой буржуазией иметь отношения. Дипломатические.

Ильич крепко задумался. Он прищурил левый глаз, а правым взирал меж растопыренных пальцев то на Троцкого, то на Свердлова. Не знавшие этой особенности вождя от сей манипуляции впадали едва ли не в обморочное состояние — от ужаса. Дело было просто: один глаз у Ильича был близоруким, другой дальнозорким. Пальцами он корректировал зрение. Правду сказать, никто не умел объяснить это. И лишь по смерти вождя вскрытие разъяснит эту невинную привычку.

Вскрытие многое объясняет.

Ленин сообразил, что Свердлов и Троцкий говорят дело. Ближайшая задача — подписание срамного договора с Германией и — необыкновенное дело! — полная капитуляция перед практически стоящим на коленях врагом. Троцкий это дельце обтяпает ловчее других. Ленин улыбнулся:

— Убедили! А с контрреволюцией мы будем бороться все вместе, не считаясь с ведомствами и национальными принадлежностями.

Так Лев Давидович встал во главе советской дипломатии — ровно на три месяца. Столько времени понадобилось для того, чтобы подписать Брестский мир. Тот самый, который заставил покраснеть всех честных россиян.

Каждый получил от праздничного пирога то, что ему причиталось.

В итоге председательствовать Всероссийским Центральным Исполкомом досталось Льву Каменеву. После недолгого правления, за отсутствием минимальных способностей, эту должность он был вынужден передать Свердлову. Рыков стал наркомом внутренних дел, Сталин — наркомом по делам национальностей, Дзержинскому было приказано беспощадно искоренять саботаж и контрреволюцию.

Ленин возглавил партию-победительницу. Он все более влюблялся в Троцкого, прилюдно, во время горячих дебатов в партийном комитете Петрограда 1 ноября, воскликнул:

— Право, нет лучше большевика, чем Троцкий!

Так уж вышло, что их кабинеты разместились в противоположных концах Смольного.

— Может, нам установить сообщение на велосипедах? — шутил вождь. — Будем друг к другу в гости ездить…

Но пока что, семеня жидкими ножками, Троцкий несколько раз в сутки пускался в путешествие — на совещание к Ленину. Молодой здоровый матрос, недавний анархист и приятель такого же анархиста — матроса Железняка, наводивший ужас своими похождениями на весь Петроград, именовался «секретарем Ульянова-Ленина». Матрос почти без перерывов едва ли не рысью носился меж двух начальнических кабинетов.

Ленин отправлял записки, начертанные мелкими неудобочитаемыми кудряшками и снабженные многократными подчеркиваниями наиболее важных мыслей — двумя или тремя линиями. Часто эти записки содержали проекты декретов, требовавших неотложных отзывов.

Троцкий поправлял и дополнял текст нежно любимого друга и вождя. Он кидал документ на край громадного стола. Матрос, всегда стоявший во время своих визитов у дверного проема (присесть его никогда не приглашали), хватал записку и устремлялся к другому вождю.

Во время заседаний Совнаркома, которые проходили ежедневно и длились не менее пяти-шести часов, Ленин сажал Троцкого рядом с собой. Пока выступали ораторы, у этой пары завязывалась горячая беседа. Троцкий ласково называл вождя Ильичем, а тот его по партийной кличке — Перо.

Уже в первые недели дипломатической деятельности Троцкого Ленина весьма заинтересовала его «война с башней Эйфеля».

— Что, злые передачи ведут французы? — спрашивал вождь.

— Истекают ядом. Всякую мерзость — про вас, Ильич, про Надежду Константиновну, про меня… Обзывают аферистами и местечковым жульем. Досадно, что на русском языке — ведь у многих умельцев есть радио. Я хорошо знаю журналистский стиль Клемансо. Уверен, что это его статьи передают в эфир.

— А в нашем распоряжении царскосельская башня. Дайте сдачи…

— Даю! Самолично говорю в эфир. Все равно не унимаются. Про наши интимные отношения распинаются.