Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Двадцать шестого декабря супруги Бунины посетили сербское консульство. Долго беседовали с консулом. За две визы Иван Алексеевич заплатил десять франков. Консул, который Бунина не читал, кроме виз, дал совет — бесплатный: посетить Софию и уже через нее добираться в облюбованный Буниным Париж. Сказано это было, конечно, от чистого сердца, но…

Обладай Иван Алексеевич даром предвидения, он отдал бы еще тысячу франков, чтоб только не следовать этому консульскому совету: столь дорого он ему обойдется.

Кроме того, консул сделал малоободряющее заявление, после которого захотелось немедля утопиться в Черном море:

— Белград забит до отказа беженцами. Свирепствует сыпной тиф. Желаю вам, господин писатель, хорошо у нас устроиться. Кстати, торопитесь: фронта почти уже не существует. Белые войска бегут.

Утешение пришло вечером в лице Нилуса и двух чайников, которые тот бережно держал в руках, — «чтоб каплю не расплескать!». В чайниках было то самое вино, которым должны угощать тех, кто не имеет претензий на случай потопления.

— Гуляем, супруги Бунины, по случаю моей эвакуации в Варну! — провозгласил Нилус.

Он старался быть веселым, но голос его дрожал.

Изголодавшиеся, истерзанные жизнью люди, воспринимавшие все окружающее в силу своих художественных натур особенно остро, пили стакан за стаканом противное лиловое вино. Быстро захмелели. Вдруг вполне серьезно, но самым обыденным тоном Нилус тихо сказал:

— А зачем в Варну? Может, легче… того… — И сделал выразительный жест вокруг шеи.

— Что? — вытаращил глаза испуганный Бунин.

— В петлю! И все. И конец. Никаких Варн, никаких большевиков!

— Не валяй дурака! — резонно сказал Бунин. — Перемелется — мука будет. Мы с тобой еще выпьем не раз. В Москве погуляем, в «Славянском базаре». Помнишь пятнадцатый год, загул в «Яре»? Григорий Распутин устроил «похороны русалки»…

Нилус слабо улыбнулся:

— Это когда голую девицу в гроб положили, поливали ее редерером и осыпали крупными купюрами? Веселились напропалую… Сейчас бы хоть бутылку того шампанского!

— А вечера в петербургской «Вене»? Балалаечники Андреева, пение захмелевшего Шаляпина. Его, кстати, поднял на подносе знаменитый сыщик граф-красавец Аполлинарий Соколов — все рукоплескали. Прошло всего ничего, а кажется, случилось сто лет назад — как быстро все повалилось, — сказал Бунин. — Наливай, Петр, еще этой фиолетовой мерзости.

— Да, все рассеялось, как утренний туман…

— Ты, Петр, думаешь, мне легко? — вздохнул Бунин. — Я ведь тоже не приемлю ни революций, ни этой «новой жизни». Я принадлежу к старому миру, к миру Гончарова, Льва Толстого, к миру ушедших Москвы и Петербурга. — На глазах у Ивана Алексеевича заблестели слезы. — Нет, ни социализма, ни Ленина с Троцким я органически не воспринимаю. Я признавал мир, где есть первый, второй, третий классы. Едешь в заграничном экспрессе по швейцарским горам, мимо озер к морю. Быстро. Выходишь из купе в коридор, в открытую дверь видишь, лежит женщина, на плечах у нее клетчатый плед. Какой-то особенный запах. Во всем чувствуется культура. Все это очень трудно выразить. А теперь ничего этого нет. Никогда я не примирюсь с тем, что разрушена Россия, что из сильного государства она превратилась в слабейшее. Я никогда не думал, что могу так остро чувствовать.

Они еще раз крепко обнялись, не ведая, что судьба им заготовила неожиданность. Они будут не только вместе жить в Париже, но даже разделят единую территорию — двери их квартир в доме на рю Жак Оффенбах будут выходить на общую лестничную площадку.

Разлука с Россией сделалась наконец такой же реальной, как сырой декабрьский снег за окнами.

Бунин почти все время проводил на старом, с вмятинами и потертостями, диване. Не только что-то делать, жить и то не хотелось. Уронив голову на руки, тихо сказал жене:

— Боже, как тяжело! Мы отправляемся в изгнание, и кто знает, вернемся ли? И куда ехать? В Париж? Очень не хочется… Отношение к нам будет высокомерное.

Утром он отправил письмо Марии Самойловне: «Если я и приеду в Париж или еще куда, то вовсе не собираюсь жить на чьем-либо иждивении. Я полон сил и надеюсь хорошо работать. Вам может показаться странным, вопреки всех жизненных передряг последнего времени и бесконечной усталости, я чувствую, как начинают приливать творческие силы. Да и просто удалось каким-то чудом сберечь некоторые запасы…»

«Золотых запасов», спрятанных в черной сумочке Веры, им вполне хватило бы на первое время — года на два.

Но человек предполагает, а Господь располагает!

Крутые повороты беженской судьбы вскоре заставят Бунина вспомнить эту житейскую мудрость.

Через день Бунин сильно простудился и с высокой температурой слег.

Пришло письмо от доктора Назарова, бывшего жителя Одессы, нынче имевшего большую практику в Константинополе. Он писал о тех ужасных бедствиях, которым подвергаются русские на берегах Босфора.

Назаров умрет в Константинополе в 1927 году. Его сын уедет в США. В послевоенные годы он будет организовывать Бунину материальную помощь. Письма Ивана Алексеевича к обоим Назаровым в конце концов попадут к автору этой книги. Некоторые из них мы своевременно приведем.

Первое послание датировано 20 января 1920 года (по ошибке указан 1919 год). Письмо, собственно, писал Е. И. Буковецкий, а Иван Алексеевич сделал всего лишь небольшую приписку.

Итак, рукой Буковецкого: «Дорогой Иван Степанович. Завтра сестра вашей супруги повезет наши письма к вам в Константинополь, к счастливому человеку, уже пережившему давно момент нерешительности — ехать или не ехать, неопределенность положения… в чужой стране и даже, как до нас дошли слухи, получившему признание в своих знаниях и талантах не только от средней и высшей публики, но и от двора падишаха. Я очень порадовался вашим успехам, хотя чем больше будет у вас славы на Босфоре, тем меньше надежды увидеть вас на Княжеской улице.

П. Нилус уехал… в Варну с писателем Федоровым и еще 2 или 3 лицами. Они составят как бы миссию в Софию для информирования болгар о русских делах. Бунин до сих пор в Одессе, имеет паспорт со всевозможными визами, но медлит еще с отъездом.

…Вообще, скверное время переживаем. Опять самые невероятные слухи. И иной раз хотя знаешь наверное, что слухи ложные, но почти веришь им некоторое время — нельзя же жить в бедственном состоянии долгое время.

Воскресники давным-давно прекратились. Редко собираемся при случайных обстоятельствах. Так что присланный вами коньяк и папиросы ждут. От себя и друзей благодарю за память и желание доставить нам удовольствие. Я пока не собираюсь никуда ехать, но если вы выхлопочете мне звание художника при гареме какого-нибудь принца, я приеду к вам. Жму вашу руку, ваш Евг. Буковецкий ».