Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Грустить на берега Сены прибыли и супруги Мережковские. До этого они пребывали на берегах Вислы — в Варшаве. Вместе с Савинковым. И в тесном общении с начальником государства Пилсудским.

Теперь, подобно Цетлиным, они ключом открыли двери собственной квартиры, ибо снимали ее с незапамятных времен.

Возможно, это коммунальное удобство несколько утишало тоску по родине — у тех и у других.

Пройдет время, и по доброму почину Мережковских возникнет общество «Зеленая лампа» (некоторые называют его салоном, но это не суть важно). Случится сие знаменательное событие 5 февраля 1927 года в парижском зале Русского торгово-промышленного союза.

— Пламя нашей «Лампы» льется сквозь зеленый абажур, вернее, сквозь зеленый цвет надежды, — как всегда витиевато, сказал Дмитрий Сергеевич на открытии общества-салона.

«Зеленая лампа» собирала на свой огонек все наиболее приметное, что нашло приют на берегах Сены, — от Бунина и Шмелева до талантливого Поплавского и яркого Сосинского.

Ну а пока что Гиппиус опубликовала свои дневниковые записи — с 1914 по 1919 год. Этот труд увидал свет под названием «Петербургские дневники».

— Господи, какие беды испытала Зинаида Николаевна! — удивился Бунин. Он обратился к гостям — Алданову и Куприну: — А как хорошо написала! Сколько интересных наблюдений, метких замечаний, точных характеристик. Но главное, чем они важны, — это их документальность, свидетельство умного человека, наблюдавшего Россию в ее «минуты роковые».

Алданов заметил:

— Иван Алексеевич, я заметил, что «Дневники» Гиппиус весьма схожи с вашими «Окаянными днями». И сходны не только сюжетом, но даже своей тональностью. Вот послушайте, отрывок из первой части «Дневников» — «Черной книги»: «…Вот правда о России в немногих словах: Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, к которой вся остальная часть населения, в громадном большинстве, относится отрицательно и даже враждебно. Получается истинная картина чужеземного завоевания. Латышские, башкирские и китайские полки (самые надежные) дорисовывают эту картину. Из латышей и монголов составлена личная охрана большевиков; китайцы расстреливают арестованных — захваченных. (Чуть не написала „осужденных“, но осужденных нет, ибо нет суда над захваченными. Их просто так расстреливают.) Китайские же полки или башкирские идут в тылу посланных в наступление красноармейцев, чтобы когда они побегут (а они бегут!), встретить их пулеметным огнем и заставить повернуть. Чем не монгольское иго?»

Куприн тяжело сопел, он пока не проронил ни слова. Вера Николаевна подлила ему водки, а в рюмку Алданова — шоколадного ликера. Марк Александрович выпил и продолжил:

— Как сильно написано! Зинаида Николаевна задает вопрос: как может существовать власть ничтожной кучки поработителей, «беспримерное насилие меньшинства над таким большинством, как почти все население огромной страны», — почему нет внутреннего переворота?

Куприн хмыкнул:

— Вопрос есть, ответа нет.

— Гиппиус лишь туманно намекнула — «и это страшно важно! — что малейший внешний толчок … произведет оглушительный взрыв. Ибо это чернота не болота, но чернота порохового погреба».

Бунин махнул рукой:

— Россия сотрясается в восстаниях, в ненависти к кремлевским людоедам. Но ропщущих безжалостно топят в крови. Ленин со своими местечковыми приспешниками — Троцкими и Зиновьевыми непобедимы.

Вера Николаевна с ужасом прошептала:

— Почему?

— Потому что они ненавидят русский народ и будут уничтожать непокорных тысячами, без всякой жалости. И найдут многих исполнителей своей воли, ибо у худшей части народа большевики ловко эксплуатируют дурные качества — зависть, злобу и корысть.

Куприн налил еще водки, выпил, не закусывая, поднялся с тяжело заскрипевшего стула и молча ушел. Он был удручен.

На очередном заседании «Зеленой лампы», среди прочих, выступал Дон-Аминадо. Время от времени освежая себя коньяком, по традиции стоявшим на столике, Аминад Петрович прочел «Про белого бычка»:

Удивительное пророчество! Ну прямо про закат советской империи.

Еще одно вполне историческое (без кавычек) событие для российской эмиграции случилось 27 апреля 1920 года.

На Пале-Бурбон, в роскошном особняке с лепниной, зеркалами в парадном подъезде и лысым швейцаром вышел упоминавшийся нами самый первый номер «Последних новостей». Ах, какая это была газета! Одни ее проклинали, другие восхищались — но все читали. (Автор этих строк тоже перечитал ее всю за двадцать лет. Впечатление непередаваемое, словно сам окунулся в бурлящую жизнь предвоенной эмиграции!)

Редактором назначил сам себя ничем не приметный человек, бывший присяжный поверенный (сколько же их?!) в Киеве Моисей Гольдштейн.

Бунин шутил:

— Кто первый взял палку, тот и капрал!

Палку первым взял Гольдштейн.

Звездный час его придет шесть лет спустя, когда он станет одним из защитников Самуила Шварцбарда — убийцы Симона Петлюры. Как все в жизни замысловато переплетается!

Убийцу, как помнит читатель, оправдают. А потом Моисея Гольдштейна найдут висящим в петле. Смерть странная и неожиданная, как странным и неожиданным был оправдательный приговор убийце.

В истории российской эмиграции еще одной загадкой станет больше.

Итак, «Последние новости» печатались по старой орфографии. Газета была ежедневной, большого формата, богато иллюстрированной.