Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— А вы после лекции от нас уедете?

Шурочка говорила о публичном вечере Бунина, который имел быть 12 мая. Это был первый из десятков подобных. Они проводились с единственной целью — собрать франки, необходимые для существования. Для начала снимали помещение — чаще всего на окраине Парижа, ибо тут дешевле. Затем печатались анонсы в газетах, а порой и пригласительные билеты.

И вот жена, дети, приятели жены и детей ходили по квартирам знакомых и незнакомых русских. Норовили проникнуть к зажиточным, хотя среди русских парижан таких было немного. Нажимали кнопку звонка, изображали улыбку:

— Нас прислал такой-то, у него лекция. Сделайте милость, купите билетик… Сколько стоит? Да сколько пожертвуете, по силам.

Бедные вздыхали:

— Надо ведь поддержать писателя! — Долго шарили по карманам, отдавали последние гроши и приходили на вечер.

Богатые, как правило, на вечер не приходили, но вносили солидный взнос — порой франков сто — двести. Вот и набиралась какая-то сумма. Вся беда только в том, что круг любителей лекций был весьма невелик и его нельзя было часто эксплуатировать.

Вера Николаевна, услыхав обидный вопрос малолетней Шурочки, горько плакала, а успокоившись, записала в дневник: «Может быть, правда пора переселяться? Я с наслаждением переселилась бы в крохотную квартирку, сама бы готовила и никого бы не видала. Я чувствую, что устала от людей, от вечного безденежья, от невозможности жить, как хочется» (10 мая).

Спустя неделю: «Лекция Яна, несмотря на забастовку такси, состоялась, и было народу довольно много. Но публика была не похожа на одесскую, когда вся аудитория сливалась с читающим и когда, после окончания, долго, стоя, приветствовала его аплодисментами. Здесь хлопали мало, и публика была очень разношерстная, большею частью отвыкшая от России… Но много было и известных людей: князь Львов, Стахович, Вырубов, Рудневы, Авксентьев, Вишняки… Времени было всего два часа, а Яну нужно прочесть и о революции, и рассказ».

Самая респектабельная и самая читаемая газета «Последние новости» поместила отчет: «В среду 12 мая академик И. А. Бунин прочел лекцию о русской революции. Художественная проза была облачена такой мастерской формой, присущей Бунину, что невольно захватывала даже тех, кто не разделяет взглядов автора. В ясном чеканном языке Бунина, в каждом слове с неподдельной страстностью, проникнутой временами излишней желчью и гордостью, сквозила жгучая боль за Россию и любовь к родине».

Сбор от лекции, а больше — «взаимовспомоществование» какого-то комитета позволили Буниным покинуть квартиру Цетлиных и вернуть им долг.

Теперь можно было облегченно вздохнуть. Надолго ли?

И все же это была свобода, а дороже ее нет ничего на свете.

Полная свобода печати! Графоманы всех мастей — от монархистов до всяких экстремистов — ухватились за перья, валяй кто хочет! И валяли, и организовывали, и «выпускали в свет»: «Наш путь», «Наша правда», «Наш стяг», «Знамя», «Знаменосцы», «Значок», «Вестник союза дворян» и «Вестник хуторян», «Нация» и «Держава», и еще «Вестник Сиона», и еще «Имперская мысль», «Эриванская летопись». Великое множество журналов и сборников: «Медный всадник», «Веретено», «Воля России», «Грани», «Русская летопись», «Русский сборник» и прочее и прочее. О количестве «Огоньков» говорить не приходится — своим неверным светом они озарили задворки литературы, которую называли «русской».

К романам отношение было особым. От них требовались толщина и раздирающий душу заголовок. Роман госпожи Бакуниной — «Твое тело принадлежит мне». Роман Анны Кашиной — «Жажду зачатия». Многотомный труд генерала Краснова «От двуглавого орла к красному знамени» успехом пользовался потрясающим, его переиздавали и переводили.

Среди генералов Петр Николаевич был, конечно, классиком. Его отлично иллюстрированные романы и повести выходили один за другим. Более того — они раскупались. Краснов словно изливал елей на истерзанные души россиян, ибо писал об исторической России с восторгом и верой в ее будущее.

Заграничное отечество не грело души ни военным, ни штатским. Вот и писали, вот и вспоминали… Тосковали о поруганном отечестве.

Барон Николай Врангель, отец доблестного генерала Петра Врангеля, тоже издал свои «Воспоминания» — в Берлине. Словно кровью сердца, он писал:

«Прощай, Родина! Теперь беженцами скитаемся мы по чужбине. Серо, однообразно, бесполезно тянутся дни за днями. Глядим на гибель Родины, с горестью смотрим, как зарубежная Русь грызется между собою не для блага России, а за будущую, более чем гадательную власть.

Жизнь окончена. Впереди одна смерть-избавительница.

России больше нет. Миллионы людей убиты, миллионы умерли от голода, миллионы скитаются на чужбине. Жизнь заглохла. Поля зарастают бурьяном, фабрики не работают, поезда не ходят, города вымирают, на улицах столицы растет трава. Недавняя житница Европы уже не в силах прокормить себя…

В активе общественные силы — все те же, слишком — увы! — знакомые лица, алчущие сыграть роль, на которую они неспособны.

Заветы революции? Какие? „Грабь награбленное“? „Смерть буржуям“? „Диктатура пролетариата“?

Чтобы определить ценности заветов, нужно предварительно сговориться, в чем именно они заключаются.

Остатки русской армии? Хранители русской чести? Одними забытые, другими оплеванные!

Или легенда, красивый миф о богатыре Илье Муромце, который после вековой спячки воспрянет и будет творить чудеса? Увы! С таким активом едва ли Россию восстановить.

Правда, остается еще одно — долг чести бывших союзников. Но сведущие люди утверждают, что в наше время долги чести платят лишь чудаки с устарелыми взглядами, а не просвещенные нации.

А тем не менее — вопреки очевидности, вопреки здравому смыслу — верую… Россия будет!»

Да, жизнь на чужбине Бунину казалась постылой и конченой. Заграничный быт, расчетливый и скуповатый, лишенный любезных сердцу российского размаха и богатства, сушил душу. Дни тянулись до противного однообразно и уныло. Он вспоминал Россию, и ему хотелось плакать, как плачут о навсегда ушедшем любимом человеке.

Разнообразие в жизнь вносили встречи с «собратьями». Часто виделись с жизнерадостным и полным планов Толстым, проклинавшим «Европы» и жаловавшимся на отсутствие денег, которых ему требовалось непременно много. По самому близкому соседству ежедневно заходил Куприн, удивительно талантливый, когда-то в своей всероссийской славе мало уступавший Горькому и теперь особенно много пивший.

Виделись с вечно влюблявшимся в молодых девиц Бальмонтом, с маститым и самоуверенным Мережковским, с его супругой, подвижной и ядовитой Зинаидой Гиппиус, сыпавшей остроумными шутками Надеждой Тэффи.