Леонид Дайнеко - Железные желуди

- Приветствую славного кунигаса Литвы, - звонким, на все подворье, голосом произнес Изяслав, хотя Миндовг был пока только кунигасом Руты, в которой, к тому же, сидел в это время Давспрунк с сыновьями.

- Приветствую славного новогородокского князя, приветст­вую могучий Новогородок, - отвечал Миндовг.

Как ведется исстари, гость поднес хозяину дары. Особенно хо­роши были золотые и серебряные литовские украшения, которые слуги кунигаса с поклоном вручили княгине Марье: тончайшей работы фибулы, бубенчики, какие-то листки-веточки - и все лег­кие, блестящие, издающие разные звуки. Любят красавицы-литвинки увешивать себя такими вещицами. Пройдется деваха гоголем, крутнется - и забренчит, зазвенит на ней вся эта красотища, и кажется, не женщина стоит перед тобой, а кокетничает с весенним ветром облитая серебряным дождем береза.

И все же дары были в сравнении с минувшими, совсем не­давними временами скудноваты. Все видели это. Сам Миндовг, горько сокрушаясь, сказал Изяславу:

- Прости, брат мой новогородокский, что с пустыми, по­читай, руками пришел я к тебе. Но клянусь Пяркунасом: вот ворочу себе Литву, разделаюсь с врагами, и мое богат­ство будет твоим, и мой хлеб будет твоим хлебом.

Совпало так, что после этих слов кунигаса на посаде в храме Бориса и Глеба ударили в колокол. Святой отец Ани­сим, тоже присутствовавший при встрече, недовольно по­морщился. Выходило, что Христос, единый и всемогущий, приветствует Пяркунаса, приветствует как равного себе. Звонарю же было строго велено не спешить, но и не запаз­дывать, а бить в колокол именно тогда, когда будет гово­рить новогородокский князь-христианин. "Ну, погоди, - гневался святой отец, - завтра же наложу на тебя епити­мью: тридцать дней и ночей будешь стоять на покаянной молитве".

После новогородокских князя и княгини Миндовг смог, наконец, обнять своих старших - Войшелка и Ромуне.

- Живы, - растроганно говорил он. - До чего же хорошо, что вы живы. Бегите скорей к матери, она по вам глаза уже выплакала.

Те поспешили в посад, где в обозе, остановившемся на торжище, ждала их мать с малолетними Руклюсом и Рупинасом, с челядью, с привезенной из Твери девкой-вековухой Варварой. Княжеские дети, что бы ни говорили о них кляузники и завистники, в большинстве своем тоже любят матерей, понимая, что родную душу ни за серебро, ни за меха собольи не купишь. Каждому от рождения са­мим небом дается такая душа-светоч.

Миндовг же не замедлил отдать должное Далибору:

- Спасибо тебе, княжич! И знай: до гробовой доски я твой должник. Думал: зачем Изяслав прислал ко мне зеле­ного юнца? А ты вел себя как зрелый муж...

Это "зрелый муж" напомнило Далибору их недавнюю встречу с Некрасом. Тот, соскучившись в долгой разлуке со старшим братом, набросился с расспросами:

- Ну как, много интересного видел? В литовской пуще ночевал? - Глаза у него прямо горели.

- Повидал разного, - улыбнулся брату Далибор. - И в самой Руте, и в пуще на ловах. Да что ловы. Я, братка ты мой, человека убил в сече.

- Человека?! - Некрас даже отступил на шаг.

- Литвина из Эдивидовой охраны. Не я его, так он бы мне голову мачугой размозжил.

- И как же ты его?..

- Мечом, по Косткиной науке, достал.

Некрас с завистью и восхищением смотрел на брата. По­ка он тут, в Новогородке, заостренной тростниковой палочкой-каламом, привезенной из Византии, выводил под при­смотром отца Анисима буквы-закорючки на пергамене, старший брат оттачивал меч о чужие шеи, видел такое, что позволено видеть только мужскому глазу.

Далибор же, заметив в братних глазах нетерпеливый, какой-то голодный блеск, вдруг понял, насколько повзрослел он за минувшие месяцы сам и каким зеленым дитенком ос­тался брат. Это и обрадовало его, и огорчило. Он стал воем, он собственной рукой убил врага, на нем - живая человече­ская кровь. Для этого и рождаются на свет князья. Карать, завоевывать, охранять - вот княжеский хлеб. Однако, в первый и, скорее всего, не в последний раз убив человека, он, Далибор, нарушил Божью заповедь, которая гласит: "Не убий". Насколько же сурова взрослая жизнь! Сколько в ней боли и утрат! А Некрас, младший, хорошенький, как де­вушка, брат, летит сломя голову в эту манящую и губи­тельную, как паутина, жизнь, чтобы поскорее ввергнуть в ее пута свои крылья. И в то же время остается младенцем, про которых говорят: дитя горькое. Ему бы еще в жмурки играть, привязывать зеленых лягушек к кошачьим хвостам. Вот и тогда, чуть поостыв от радостной встречи, предло­жил: "Айда покатаемся с вала. Там такая трава выросла - как по льду летишь".

"Зрелый муж..." Далибор чувствовал перемену в себе. Уже совсем не хотелось играть с Некрасом. Тогда он оби­делся, что старший брат отказался пойти на вал. Были и еще обиды, да что поделаешь...

Слова Миндовга как бы прибавили ему взрослости. Это пришло уже ночью, во сне. Проснувшись назавтра, он сразу же вспомнил Ромуне, ее мягкую улыбку, светлые волосы, необычные темно-зеленые глаза. Понял, что полюбил ми­лую юную литвинку, и сердце зашлось в холодной и одно­временно сладкой тоске: "А полюбит ли она меня? А что, если я вовсе ей не мил?" Это очень важно было узнать, причем узнать немедленно, сейчас же, ибо всякий мужчина дважды рождается на свет: первый раз - для Бога и для се­бя, второй - для женщины. Он, Далибор, пережил второе рождение. Хотел кликнуть Найдена, чтобы тот отнес в по­сад и передал Ромуне (она осталась там с матерью) краси­вый, синего стекла, браслет. Он знал, что мужчина должен делать подарки, а женщина должна с благодарностью их принимать, Но, подумав, решил поручить столь важное и деликатное дело дружиннику Велю, своему ровеснику, с которым он близко сошелся за время пребывания в Руте.

Вель понял Далибора с полуслова. Он взял браслет, по­вертел, любуясь, в руках, приложил к глазу, чтобы посмот­реть сквозь него на солнце, наконец спрятал за пазуху и сказал:

- Мне не впервой идти по этому делу в посад. Сам делал подношения. И браслет дарил, только победнее, чем твой.

- И кому же? - заинтересовался Далибор.

- Живет там такая Лукерья, дочь золотаря Ивана.

- Которая к вещуну на Темную гору ходит?

- Она самая. - Вель был озадачен. - Ты, княжич, ее зна­ешь?

- Да уж знаю, - усмехнулся Далибор, видя растерянность у дружинника на лице. - В общем... неси браслет, отдай и скажи, что новогородокский княжич шлет. И непременно запомни, что она при этом скажет, как поглядит.

- Брат у нее сердитый. Не зря его шалым воем зовут, - почесал затылок Вель.

- А ты сделай так, чтобы Войшелк не увидел.

- Сделаю, княжич. Ни одна душа ничего не узнает...

Вечером князь Изяслав, проведя переговоры с Миндов­гом, испив с ним меду и попрощавшись до завтра, под большим секретом собрал прямо у себя в опочивальне са­мых близких людей, заведомо верных ему, князю, думцев. Пришли воевода Хвал, святой отец Анисим, тысяцкий Радонег, посадник Изот, еще кое-кто из бояр, купцов, золотарей, и среди них такие знатные и богатые, как Сорока, Иван, Тугожил.