Леонид Дайнеко - Железные желуди

Исполняя столь важное, столь ответственное поручение, Далибор ни на миг не забывал о Ромуне. Где она сейчас? Что с нею? Многое отдал бы княжич, лишь бы увидеть жгучие темно-зеленые очи.

В центре посада он лицом к лицу столкнулся с Велем. Тот беззаботно шествовал куда-то, прижимая, как младен­ца, к груди вместительную корчагу. Разумеется, в корчаге была не вода.

- Где браслет? - схватил его за рукав Далибор.

- Какой браслет? - удивился сначала Вель, но, тут же спохватившись, бодренько ответил: - Прямо в руки отдал.

- Кому? - не отступал Далибор.

- Известно, кому - литовской княжне. О-о, какая она красавица! Верно говорят: золото и в пепле увидишь.

- Ты ее видел? - уже терял терпение Далибор.

- Как же я отдал бы браслет, если б не повидался с ней? - как на малого, взглянул на княжича Вель.

- И что она сказала?

- Что сказала? Ну, это...

И тут случилось непоправимое: злая осенняя муха, воз­можно, из последнего нынешнего выводка, всадила свой хоботок Велю ниже колена. А может, то и не муха была, а какая-то ссадина зачесалась, дружинник нагнулся, высво­бодил одну руку, хлопнул себя по ноге. И вдруг у него из-за пазухи выпал синего стекла браслет. Тот самый, Далиборов. Прокатился шаг-другой и смиренно лег на песок. Вель и княжич с разинутыми ртами смотрели на него.

- Что это? - поднял, наконец, голову Далибор.

- Это? - Вель пожал плечами. - Кажется, браслет.

- Ты же его отдал Ромуне.

- Отдал? - Вель на миг задумался, потом всплеснул руками. - Вот голова! Я же его несу отдавать.

И он, поставив на землю корчагу, хотел поднять браслет.

- Нет уж, брат. Я сам, - наступил ему сапогом на руку Далибор.

Но Вель резво подхватил браслет, не забыл и про корчагу и, выкрикнув: "Будь здоров, княжич, спасибо, что отпустил с миром, а браслет я уж передам по назначению, исполню твою волю", - припустил по улице. Далибор растерянно смотрел ему вслед. Только и подумал: "Ну, сорви-голова!"

Вель держал путь к усадьбе боярина Сороки, где, как он вызнал, нашла пристанище княгиня Ганна-Поята с Ромуне и младшими сыновьями. Войшелк же оставался при Миндовге. Кунигас пока что стоял в шатрах перед крепостным валом. Он знал: как только согласится осенить себя право­славным крестом и послужить Новогородку, ему с дружи­ной будут открыты ворота детинца.

Вель шел к литовской княгине, где рассчитывал, улучив момент, передать Ромуне браслет. Но путь ему преградил высокий светловолосый охранник в лисьей шапке и накид­ке из медвежьей шкуры, которая не застегивалась ни фибу­лами, ни на пуговицы - их заменял ремешок, охватывав­ший мощную загорелую шею. Это был Гинтас, тот самый, что в свое время сидел "кукушкой" на дереве и дал жите­лям Руты знать о возможной опасности. В руке у него был боевой топор.

- Куда и к кому идешь? - положил Гинтас тяжелую руку Велю на плечо.

- Иду к княгине Ганне-Пояте, - без раздумий ответил тот.

- Кто ты таков, чтоб идти к княгине?

- Я? - изобразил удивление Вель. - Я здешний. Дружин­ник княжича Далибора.

- С чем идешь к княгине?

- Снадобье ей несу, - решительно соврал Вель. - Вот в этой корчаге у меня зелье, которое даст облегчение княгининым ногам. Ты ж, поди, знаешь, что у твоей княгини шибко ноги болят?

Гинтас взял корчагу, повертел в руках, понюхал.

- Так это ж мед. Хмельной мед, - сказал наконец, подоз­рительно оглядывая Веля. - А ну-ка, вон со двора!

Но тот уперся, выхватил меч, и скрестились литовская секира с новогородокским мечом. На их возню и звон ме­талла выглянула со двора Ромуне. Вель узнал ее, вскричал:

- Княжна! Что вытворяют твои люди? Я пришел к тебе с приветом от новогородокского княжича Далибора, а меня не пускают.

- Ты от княжича? - вся вспыхнула Ромуне. - Гинтас, пропусти его.

- Да он же только что сказал, будто принес зелье для кня­гини Ганны-Пояты, - замялся в нерешительности Гинтас.

- Пропусти! - топнула ножкой княжна.

- Да повесь свою секиру на крюк, - покровительственно похлопал литовского богатыря по плечу Вель и, поклонив­шись Ромуне, достал из-за пазухи злополучный браслет. - Это тебе, княжна, от нашего княжича. Глянулась ты ему, потому шлет тебе свой подарок. Сказал, чтоб приняла с чистым сердцем. И еще говорил и просил, чтоб не прята­лась от него, потому как огневица-лихорадка напала на мо­лодое княжичево тело от любови великой.

Если бы княжич Далибор услыхал эти слова, особенно про огневицу, он был бы донельзя удивлен, а возможно, и отвесил бы дружиннику крепкую затрещину. Да таков уж был Вель. Там, где обходились одним словом, он говорил два, а там, где срывали два цветка, он срывал три.

- На твоем месте, светлая княжна, я приказал бы зарезать бычка, варить похлебку и гороховый кулеш. А кроме того нацедить пива и поставить на стол добрые чаши.

- Этот браслет от княжича? - любуясь красивой вещи­цей, примеряя ее к светлокожей руке, переспросила Рому­не. - А что ж сам княжич не принес его? - Она пытливо по­смотрела на Веля.

- Княжич принесет золотой или, может, серебряный браслет, - вывернулся тот. - А стеклянный он велел доста­вить мне, своему верному дружиннику.

- Не могу принять, - вздохнула Ромуне.

- Без грома небесного убьешь княжича, - сокрушенно вымолвил Вель, якобы смахивая с глаза слезу, а сам уже прятал браслет за пазуху.

- Передай княжичу, пускай завтра вечером сам сюда придет, - шепнула Ромуне, убегая.

Вель озорно кашлянул в кулак, подмигнул Гинтасу и за­шагал прочь от дома боярина Сороки. Между тем сыпанул холодный хлесткий дождь. Уже не раз ложился на Нового­родок снег, но ему пока недоставало сил закрепиться: нале­тавший с Варяжского моря ветер превращал его в кисель. Над усадьбами, богатыми и бедными, заструились пахучие сизые дымки. Их прибывало на глазах. Новогородокский люд растапливал печи-каменки, чтобы не пустить на порог надвигающуюся стужу, а заодно, чтобы не возиться с та­ганками, сготовить ужин.

Вель, водрузив корчагу на голову, как это делают замор­ские люди-эфиопы, и мало-мальски прикрывшись ею от дождя, бодро сигал по блестящим лужам. Своим, не сказать чтоб очень большим, но все же приметным носом он втяги­вал аппетитные запахи, которые то с одной, то с другой стороны улицы наплывали на него и заставляли сжиматься давно пустовавший желудок. "Кто живет, а кто поживает", -- размышлял Вель, но большая корчага, еще полная хмель­ного теплого меда, примиряла его с суровой действитель­ностью. Да и не такой он был человек, чтобы долго преда­ваться печальным раздумьям. Шел и мурлыкал себе под нос песенку, услышанную еще от покойного отца:

Не даюць жыцця здагадкі,

Што чужыя жонкі гладкі.

Вскоре он был в самой богатой части посада, где жили купцы, имевшие дело с золотом и входившие в Неманское сто. Они сами лили-ковали из золота, а также серебра опра­вы для драгоценных камней, создавали великолепные ук­рашения и сами же возили их продавать. Их знали Киев, Галич, Полоцек, Городня, Рига. Их речь слышали в Риме и Майнце, на Дунае и на неблизких Аглицких островах. На пуды вешали они серебро корное, то бишь в слитках. Усадьбы их были отделаны и изукрашены так, что Вель только языком чмокал. Возле одной из таких усадеб, двухъярусной, в добрые две дюжины окон, остановился. Нижний ярус усадьбы был из дикого камня, верхний - бре­венчатый, обмазанный красной и синей глиной.