Владимир Щербак - Продам свой череп

Все они недолюбливают друг друга, а вместе - его, Агамемнона, завидуют его могуществу и богатству. Вообще союзнички, надо смотреть правде в глаза, дерьмо людишки, многие вожди, особенно островные, всячески стараются показать свою независимость, лишь формально признают верховенство Микен и при каждом удобном случае начинают качать права. Опора только на пелопонессцев - соседей и родичей: Менелая из Спарты, Диомеда из Аргоса, Нестора из Пилоса, еще трех-четырех... Остальных приходится держать возле себя с помощью кнута и пряника, интриг и посулов. А как оно будет там, под Троей?..

Стал слышен отдаленный лай собак, поднявших какого-то зверя с лёжки и погнавшего его на охотников. Вскоре затрещали кусты, и в их просветах замелькали палевые, в белых крапинах бока ланей. Впереди мчался самец с небольшими лопаткообразными рогами.

- Стреляй! - крикнул Агамемнон брату, у которого лук уже был натянут. Менелай промешкал, и стрела ушла в пространство, с шипением пронзая листву.

- Мазила!

- Один рогоносец пожалел другого! - ухмыльнулся злоязыкий Одиссей. Менелай сверкнул на него глазами, но промолчал. Кругом звенели спускаемые тетивы: дззыннь! дззыннь! Остервенело лаяли псы, ругались охотники, трещали ветки...

- Есть! Попал! - совсем по-мальчишески завопил Агамемнон, на миг забывший о достоинстве гегемона. - Смотрите, я попал!

Лань, отставшая от других, убегающих вглубь леса, словно споткнулась о невидимую преграду, упала на бок, суча ногами и как бы продолжая бег. Микенец подскочил к ней, выхватил из деревянных ножен короткий широкий меч, полоснул по горлу животного, и оттуда ударила тугая алая струя. Из красивого миндалевидного глаза лани выкатилась большая слеза...

Агамемнон, потрясая оружием, торжествующе воскликнул:

- Сама Артемида не смогла бы лучше выстрелить!

Менелай покачал головой.

- Не стоит, брат, обижать богиню! Вспомни участь Ориона и детей Ниобы, которых она покарала....

- А-а, ерунда!

... Когда охотники вернулись в лагерь, выяснилось, что в Авлиду прибыли, наконец, последние из союзников, с самых дальних областей и островов. Довольный и охотой, и приятной новостью Агамемнон назначил отплытие объединенного флота ахейцев на следующий день. Началась погрузка на корабли лошадей, колесниц в разобранном виде, оружия, палаток, продовольствия и прочего. Вождь Авлиды, счастливый оттого, что нахлебники наконец-то уберутся, закатил роскошный прощальный ужин. Спать все легли пораньше, чтобы с рассветом принести жертву Посейдону и выйти в море.

Ветер начался еще ночью, а к утру достиг небывалой силы. Под натиском свирепого Борея гнулись вековые деревья, а молодые ломались, в городке кое-где посрывало крыши с домов, в бухте, где бесновались высокие волны, увенчанные белопенными шапками, многие суда союзников изрядно побились друг о друга, а несколько кораблей затонуло. О выходе в море не могло быть и речи.

Ветродуй продолжался и день, и два, и три... Борей никак не желал угомониться, он только стихал на короткое время, словно оценивая результаты своего труда, и вновь продолжал свою разрушительную работу. Старики говорили, что такого шторма не было в Авлиде лет пятьдесят, а может, и поболее.

Среди местных жрецов разыскали гевданема - «усыпителя ветров» - и потребовали от него укрощения Борея. Немощный подслеповатый старичок, высохший до такой степени, что сам мог улететь, подобно пушинке, от сильного порыва ветра, принялся священнодействовать: развязал принесенный с собой на берег кожаный мешок и, держа его левой рукой, правой начал как бы ловить ветер и как бы складывать его в раскрытое отверстие. При этом он бормотал заклинания и притоптывал ногой. Потом он быстро завязал мешок шнуром и торжественно показал всем раздувшийся кожаный шар. Ветер, словно издеваясь над жрецом, взвыл с особой силой, вырвал мешок из слабых рук старца и унес его в море.

Всё это выглядело смешно, но воины в развевающихся хламидах, уважительно следившие за действиями гевданема, не смеялись над ним, скорее сочувствовали. Разъяренный Агамемнон ушел во дворец, приказав привести к нему главного жреца объединенного войска Калхаса.

Это был высокий седобородый старец, державшийся с благородной осанкой, закутанный в синий гиматий, с белой жреческой повязкой на лбу. Догадываясь, зачем его позвали к гегемону, и зная о его недавней охоте в здешних лесах, Калхас пришел с уже готовым ответом, но сначала внимательно выслушал вопрос Агамемнона:

- Скажи мне, старик, как долго продлится ненастье? Когда мы сможем отплыть?

Жрец обратил свой благочестивый взор на север, в сторону Олимпа, на вершине которого обитают боги, и гнусавоторжественным голосом произнёс свой вердикт:

- Три дня назад, во время охоты ты дважды оскорбил Артемиду, дочь Зевса. Тем, что убил её священную лань, и похвальбой, будто ты стреляешь лучше богини-охотницы.

Если бы не растерянность Агамемнона, он мог бы возразить, как, мол, отличить священную лань от обыкновенной, но он только вздохнул и пробурчал:

- Ну что ж, принесём Деве гекатомбу 8! Приготовь всё необходимое.

Жертва была принесена, однако ветер не утих. Атрид-старший вновь поставил перед собой Калхаса и молча посмотрел в его лживые глаза.

- Богиня не приняла жертву, - пустился в объяснения жрец-хитрец, - потому что эта жертва слишком незначительная по сравнению с твоим, Атрид, проступком...

- Мы закололи самого лучшего быка, какого только нашли в Авлиде, - грубо оборвал его Агамемнон. - Чего же еще нужно?!

- Убиенная тобой лань была Артемиде как дочь, поэтому и ты должен принести в жертву Деве одну из своих дочерей...

- Мою дочь?! Да ты с ума сошел, старик!

Калхас пожал плечами, потом вознёс руки к небу, дескать, причем здесь я, когда сие - воля богов.

- Что ж, если такова воля богов и нет другого выхода, я... я... согласен...

Дочь гегемона Ифигению срочно привезли из Микен и принесли в жертву. Калхас зарезал её ритуальным бронзовым кинжалом. Тело девушки сожгли на костре. Тогда в Древней Греции были еще человеческие жертвоприношения, такие вот дела...

Утро следующего дня было тихим, безмятежным. Из-за гор поднималось багровое солнце. Сильно пахло йодом от выброшенных штормом на берег водорослей. На кладбище, у опушки леса пел соловей - птица греческой печали. Агамемнон, постояв у остатков погребального костра, вздохнул и широкими шагами направился к причалам, где уже заканчивалась погрузка.

Флагманский корабль гегемона вышел в море первым; на его корме горел сигнальный огонь - приказ следовать за ним. Суда двигались на юг Эвбейским проливом, шли на вёслах, ибо стоял штиль. На пентеконтере по двадцать пять вёсел с каждого борта; по команде келевстов гребцы то дружно наклонялись вперед, вонзая лопасти в волны, то откидывались назад, вырывая их из воды, поднимая брызги, в которых играла радуга.