Вячеслав Софронов - Сибирские сказания

Васька же самокрутку выкурил, другую вертит, черта глазом синим сверлит. Ему махры с радости предложил, расщедрился. Да тот не взял, нового подвоху опасается. Черт он только супротив простофили силен, а с хитрецом сойдется, так сам без бороды остается.

Говорит ему Василий свое первое задание:

– По зиме можешь и дале на лыжах кататься, до баб вязаться, а как весна придет, да снег сойдет, чтоб запрудил мне речку в самом устье и кума своего, водяного, выжил отсюдова на Лысу гору или на Буркове болото, но чтоб и близехонько его не было. Понял аль еще повторить?

Черт головой рогатой кивает, все понимает, деваться некуда.

– Этакую работенку мы сдюжим, тебе послужим. А супротив речного-водяного у меня давненько зуб горит, в печенках сидит. Устроим ему бучу, озоровать отучим, за жену мою утопленную отомстим, себя повеселим, на болота его выживем, бороденку повыщипаем. Дай только срок.

Ладно, на том и разошлись, разъехались; лыжики врозь, а уговор крепок, как репей цепок, хоть в печку брось, а он встанет как в горле кость.

Отвязал чертушка детишек-чертишек от ольхового куста, в карман запихал, да и поехал с горы, как с моста. И Васька домой подался, на горку взобрался. Едва идет, словно воз везет.

Дале стал жить-поживать, весну поджидать. Рано ли, поздно ли, а пришла весна собой красна. Снег гонит, зверя кормит, сосульками звенит, народ веселит. Выходи честной народ на работу дажесь в праздную субботу. По Евдокии вода, по Егорию трава. Прилетел кулик из-за моря, принес тепло на подворье. Всем весна хороша, да ночь коротка.

Васька Пестрой из всей деревни первым на поле летит, пашню шевелит. Ране всех поспеть желает, коня кнутом погоняет. Все вспахал, позасеял, от работы отмаялся, со скотиной управился. Побег на речку посмотреть, глянуть, как черт ихний уговор справляет, водяного из омута выгоняет.

На бугор выбежал, вниз глянул, а там такое творится, что сказать страшно! В омуте смертный бой идет, не понять, кто верх берет, поспеши, увернись, а то и тебя зашибут, под корягу затянут. Брызги летят, чертенята вопят, водяной стонет, бузит, речку мутит.

Черт с чертенятами водяного, со сна зимнего в себя не пришедшего, силенок не набравшего, за мякитки ухватили, на бережок потащили. Тот шипит, свистит, упирается, обратно к омуту родному подобраться старается. Только чертенята его за бока щекочут, за космы дергают, палками в глазища пучеглазые тычут, подмогу кличут.

Водяной, видать, за зиму притомился подо льдом лежать без пищи, без добычи, когда вся рыба спит, хвостом не шевелит. Нет у него сил никаких с чертовым отродьем сладить, морды их чертовы расквасить. Орет, кричит, башкой об землю стучит, а отбиться никак не может.

Тут еще чертенята хвостики свои задрали, подняли, к водяному задницами встали, да как зачнут на него серные газы пускать, в нос направлять. А он энтого дела шибко не любит, заблажил по-нехорошему и наутек пустился через горы, пригорки, ручьи, речушки, только брызги во все стороны летят, обратно на землю росой оседают. Как и не было его вовсе, водяного того.

Глядит Васька на омут, а там от драки столько бревен собралось, скопилось, меж собой скрутилось, что вода-то и встала и стоит, дале не бежит. Перегородили, выходит, черти речку, запрудили, обратно поворотили. Ставь себе мельницу, опускай колесо, жернова навешивай и мели чего хошь, хоть полушубок рваный, хоть хлам старый, коль ничего веселей не сыщешь.

Тут черт Ваську на бугре увидел, взобрался к нему, за глаз подбитый держится, медный пятак прикладывает. Половина бородищи повыдрана, носище расквашен, как свекла мороженая, передний самый зуб расшатался, едва держится.

«Вишь, как я за наш уговор стоял, едва смерть не принял?! Дело сделано, запрудка слажена. А теперича, Васька сладкий, на чужую работу падкий, слушай и мой уговор, не вешай порты на забор. Ты от своей затеи будешь какой-никакой, а прибыток, приварок иметь. Мне же как подельцику твоему от того половина положена. Но половину с тебя брать не стану, а то с печали, от скупости своей еще помрешь, до старости не доживешь. Хватит с меня и четверти помола. Все понял? Каждый смолотый четвертый мешок на меня отсчитывай. А я пока с ребятишками в теплые края подамся раны лечить, жирок копить, но по осени возвернусь. Уж ты, мил-друг, меня поджидай, о четверти той не забывай, чтоб мне потом сусеки не мести, тебя не трясти. Как сказал о том, так и лежать кверху орлом».

И исчез с пригорка. За ним и чертенята сиганули, дунули в теплые края за папаней, видать, поперлись на песочке лежать, в жмурки играть.

Пошел себе Васька в деревню мужиков скликать, собирать, для работы снаряжать.

Оне ему, ясно дело, поначалу и не поверили, что речка ихняя норовистая сама собой запрудилась, смирехонька стала, покорилась. А потом глядь-погладь, экая стать, чего ж с нее взять: стоит речка, слабенько журчит, ветки шевелит. Водица поднимается, к пригорку подбирается. Схватились за топоры, сладили добрую запруду, скатали домишко для мельницы, на плотине поставили. На другой день в город поехали, жернова прикупили, привезли, насекли, понавесили.

Ожила их меленка, закрутилось колесо, жернова заскрипели, зашелестели. Шур-шур, скрип-скрип, бряк-бряк. Засыпай зерно, вмиг смелет, мучицу сготовит. У кого с осени запас остался, зиму пережил, привезли что смогли, проверили мельню. Справная мельня оказалась, добрая мучица вышла! Ваську Пестрого хвалят, в бока пихают. Чего худого о мужике скажешь?! Спасибо ему, теперича завсегда со своей собственной мучицей будем. А свой хлеб, известно дело, завсегда сытней, хоть с утра, хоть с вечера его ешь, на всех хватит, а с умом брать, так и на родню останется. Радехоньки-и-и…

В мельники самого Василия и определили. Кого ж еще?! Даже старики с ним издали здороваются, шапки с седых голов сымают, шеи склоняют, ручку пожимают. Думали, судили, уж теперь-то Василий жену себе высватает, выберет, почитай, самый уважаемый человек в деревне стал и по всей округе про него прознали. Да куды там! Ваське не до женитьбы. То в поле несется хлеба поглядеть, колоски помять, пощупать, налив угадать, урожай вызнать. А то на меленку поспешит, запруду проверить, водицу подпустить, не приведи Господь, чтоб не промыло где, не прорвало, плотину не спортило. Некогда ему, одно слово.

Там и осень пришла, забот пуще прежнего принесла: хлеб жать, молотить, на гумно свозить. Едва народ успел управиться до первых заморозков. Все сжали, собрали, с поля свезли, укрыли, уложили. Ждут первого морозцу для обмолоту под хлебную работу. Дождались, цепами прогулялись, зернышки от соломы отбили, отделили, в мешки поссыпали, на мельницу поспешали.

А там Васька Пестрой из себя холостой на мужиков щурится, бабам сквозь щербатые зубы лыбится, у водицы прохаживается в сапожках новых лаковых, дегтем смоленым мазанных. Штаны да рубаха на нем праздные, для работы несуразные. Да ему не мешки таскать, а им счет соблюдать. Подсобников сыскал, нанял, к работе приставил. Сам в чести, в чистоте, без грязиночки-пылиночки, за всем приглядывает, покрикивает, работников поругивает, мужиков попугивает.