Вячеслав Софронов - Сибирские сказания

«Заноси сюды, зерно ссыпай, сам вниз ступай, да муку поджидай».

Мужики и рады, по подводам сидят, на колесо глядят. Не толченное, так оно и не пшено; не молот хлеб, так и не мука. Была бы мука да сито, и сама бы я была сыта. Теперича можно и зиму встречать-привечать, брагу варить, блины сулить. Это только поют собором, а едят все по своим дворам.

Вот Васькины подручники уже первые мешки с мучицей на подводы поперли, пыхтят, пот руками утирают. Не тяжел вес, коль под свой навес. Мужики считать начали, да чего-то маловато мучицы, оне Ваську кликать: мол, четверти от привезенного зерна нет на возах… Как же так, мать твою эдак? Куды остальное подевал?!

Васька в праздных одеждах своих выходит, носом водит. Мол, что за шум, милый кум? Чего потеряли, там ли искали? Может, пока везли по дороге растрясли?

Мужики в голос на него:

– Ты, Васька Пестрой, душой рябой, сказывай, куда четвертую часть нашинской мучицы дел?

Он им:

– Как куды? В мешках лежит, себя сторожит. Не обвесил, не украл, а за работу должок взял. Разве на других мельнях мельники мене берут? Коль не по нраву моя молота, то ищите, где не так дорога.

Да… Приуныли мужики… Мельню вместе ладили, а за помол одному Ваське весь навар.

Да куды теперича деваться? Хлеб по возам, а деньги по местам. У такого кукиша не выторгуешь мякиша. С тем и подались…

Зажил Васька припеваючи, ходит сам себя похваляючи. Семечки лущит, на работников рявкает: «Эй, мазня-размазня! Чего бегаешь зазря! Не суетись где не надо, нет с вами никакого слада!»

Везут на Васькину мельню со всей округи зерно, крутится колесо, жернова что твой язык все перемелют. Брат брата трет, белая кровь течет. И все Ваське в прибыток.

Случилось тут скупщику мимо ехать на ярмарку, ажно в сам Ирбит-город. Купчина с большой деньгой да с толстой мошной. Пристал к Василию: мол, уступи мучицу за хорошую цену, не пожалеешь. Тот поперву упирался-ломался, помнит про уговор с чертом. Придет срок и тот за своей долей явится. Да только уломал, видать, купец Ваську, может, чем напоил, а может, так сговорил. Скупил у него весь четвертной запас, денежки на бочку, укатил по песочку.

Дня не прошло, как два монаха из соседнего монастыря пожаловали на мельницу, а при них письмо от самого архиерея. И пишет владыка к Ваське Пестрому, чтоб смолол он для монастыря сто пудов зерна. А за энту работу будет Ваське архиерейское благословение. Да еще владыка обещался о том на службе объявить, принародно Василия похвалить.

Васька бумажку прочел, в руках повертел и монахам обратно отдает:

«Вы, монахи-молчуны, Божьи агнецы, зазря в мой монастырь со своим уставом заявились, не запылились. Я мужик не вашего чину, имею на то свою причину. Живу при деньгах, как девка при серьгах. Могу вашего архиерея к себе на блины позвать, про жисть-житье все как есть рассказать. А молоть задарма мучицу не хватит моей водицы, поищите кого другого за архиерейское слово».

Поворотили монахи обратно несолоно хлебавши, бороды не смочив, крошкой не закусив. А на другой день ни свет ни заря прыг на Васькину запруду урядник с коня. Сам при усах, при лампасах, шашка по бревнам постукивает, побрякивает, урядник в усища покрякивает. Вытащил Ваську за шкирку на бережок, засветил кулачищем промеж зенок. А тут еще два солдатика, с ним приехавшие, от себя добавили, два раза вдарили, тот и с копыт долой, крутит кудлатой башкой. Привязали к коню и в город поволокли, как мешок с дерьмом, только пыль клубом.

К вечеру Васька обратно заявился… Побитый, помятый, сапогами служилых солдатушек потоптанный. Вслед за тем другим утром обратно обоз с зерном едет, на каждой телеге по монаху-молчальнику сидит, добро сторожит. Затащили мешки на мельничку, в угол сложили, сами на бережку устроились, сухарики в сырой водице мочат, сами себя потчуют.

Васька самолично за мешки схватился-ухватился быстрей засыпать, смолоть поскорей. Только на запруду глянул, а воды-то и нет, словно ее там сроду и не было! Страх великий на него нашел, волосы на башке рвать начал, худые слова кричать. С ведром к речке побежал черпать, на колесо лить, а толку пшик, смех, да и только. А и не смолоть нельзя, иначе каторга на веки вечные.

Сел он на мешки, пригорюнился, а тут и черт явился, словно за углом стоял. Сытый, довольный, хвост в косицу заплетенный, сам масляный, сияет, как медна пуговица. И чертенята вслед за ним прибыли, явились не запылились – песенку мурлыкают, носиками шмыгают, видать, хорошо им в теплых краях жилось-поживалось.

– Здравствуй, Васенька Пестрой, мужик шустрой! Не забыл ли про меня да про уговор наш? Пожаловал к тебе за законной своей четвертью от всего помолу. Вели мне его вынесть, положить, тогда будем и дальше дружить.

Васька и взбеленись от такой напасти. Орет ему:

– Ты еще, ирод, приперся ни свет ни заря, а все равно зазря. Ту муку, что я с мужиков собрал, у меня купчина украл. Оставил взамен сто рублев и то одной бумажкой. А теперича еще и вода с плотины ушла, а куда и не сказала. Монахи зерно привезли, а тут хоть на колесо нассы, а крутить нечем.

– Эге, – черт ему говорит, – бумажку ту на сто рублев ты себе на леденцы оставь. А с монахов я свой оброк все одно возьму. Не волнуйся, друг, не переживай, а зерно засыпай. Сей момент вода будет.

Пальцами своими волосатыми щелк-щелк, хвостищем дрыг-подрыг, и невесть откуда вода набежала, зажурчала, колесо пошло крутиться, жернова заскрипели: мели Емеля, твоя неделя.

Обрадовался Васька, вмиг все монастырское зерно смолол, в мешки ссыпал, им рукой машет, чтоб на телегу тащили. Погрузили те мучицу, крестным знаменем себя осенили, спрашивают хозяина:

– Чего-то на твоей мельнице дюже серой попахивает? Ты, случайно, с нечистым дружбу не водишь?

Васька было крест наложить на себя хочет, а руку-то словно свело в локте, не подымается. Монахи головами покрутили, повертели и поехали потихонечку к себе в монастырь. А Васька сам по себе остался, пригорюнился. Кинулся черта с чертенятами искать, а тот словно сгинул куда, не видно его, не слышно никого. Глянул вниз с плотины, а там и сухо совсем, дно видно, лишь ручеек малый журчит, едва виднеется.

«Ладно, – думает себе, – вода ушла, а заработанная денежка все одно осталась». Взял Васька бумажку сторублевую, ассигнацию, значит, поглаживает ее, радуется. Только внимательней к ней присмотрелся и чуть его кондрашка не хватила: а на портрете государя императора поверх головы рожки козлиные пропечатаны. Да аккуратно так, словно государь весь век свой с ними прожил, пробыл, без них и не жил.

Совсем худо Ваське стало, кинулся он на дорогу, убечь решил куда, а навстречу ему монахи обратно едут. Да злые такие, что не приведи Господь, хоть им по чину-званию такими и быть вовсе не положено. Хвать Ваську за шкирку и рылом в мешки, а там вместо муки навоз гольный лежит, весь из себя сухой и воняет пакостно.