Павел Байдебура - Искры гнева [роман и рассказы]

— Готово! — послышалось с противоположного берега.

— А я, друже, снова о том, о чём уже говорил. Давай, Гордей, с нами. Из тебя выйдет хороший знаток руды, — прощаясь, напомнил Капустин.

— Нет! — твёрдо ответил Головатый. — У каждого своя дорога.

— Ты ж намекал мне, что оставляешь этот край…

— Но не оставляю своего дела. — Гордей поправил недоуздок, подтянул подпругу седла и отпустил коня.

Оборванный разговор не возобновлялся.

Капустину не всё было понятно в словах Гордея. "Какая же у него своя дорога?.." Ему очень хотелось привлечь к рудному делу этого уже немолодого сметливого человека.

А Гордей между тем размышлял: "И на кой чёрт он пристёгивает сюда того царя? Стараешься для людей, а он, видишь ли: услуга его величеству…"

— Готово! — снова долетело с того берега.

— Иди! — Головатый отступил, дал дорогу.

Капустин подошёл к плоту, которым должен был переправиться на другой берег, но вдруг вернулся назад.

— Нет, так не годится, — проговорил он дрогнувшим голосом и, раскрыв для объятий руки, шагнул к Гордею.

Головатый тоже шагнул навстречу Капустину. Они сжали друг друга в объятиях, расцеловались и разошлись…

Гордею казалось, что он до сих пор ещё слышит голос Капустина и перестук колёс его воза. Но вокруг стояла тишина. Только в воде всплёскивала-жировала рыба да в кустах ивняка перекликались птицы. Туман рассеялся, стало ясно. Посреди Донца солнце топило свои золотые лезвия-лучи, играло неудержимое кипение. Казалось, что вода вот-вот взволнуется — и шумные волны хлынут на берег.

— Вот и окончилось моё безделье, — сказал сам себе Гордей. — Да, окончилось.

Он присел на корточки, зачерпнул пригоршню воды, напился, какой-то миг прощально любовался быстриной, потом напоил коня и, ведя его за повод, направился в глубь сосновой чащи.

…Вечером Головатый выбрался из лесной чащи. Позади, на севере, остался Донец с его зелёными берегами, широкими поймами, непролазными чащами, с полянами никогда не кошенных трав.

Гордей имел достаточно времени, чтобы подумать о том, как ему быть дальше, куда податься? В мысли лезло одно, давно задуманное: "Прощайся-ка, казаче, с Дикопольем и — на Правобережную Днепровщину, на обездоленную панами Украину! А что делать там — подскажет сердце. Может быть, придётся собрать повстанцев-дейнеков в рубайском или в уманском лесах. А может, махнуть и на Побужье, где ещё, наверное, тлеют, готовые вспыхнуть, искры гнева, оставленные отрядами Семёна Палия?.."

Но легко сказать "прощайся". А сделать это не просто. Ведь даже намерение оторвать себя от того, к чему прижился, больно бередит душу. Это же здесь вихрился тревожный дух воли! И ты, Гордей, вместе с побратимами-булавинцами шёл на врага… Жаль, не осуществилось желаемое: развеялся, угас дух борьбы и на Дону, и на Донце, и на Айдаре. В горах и в долинах — всюду могилы боевых побратимов. Но те, кто остался живым, должны по-прежнему действовать — будить повсюду бунтарский дух. Поэтому негоже, Гордей, прощаться… Надо сначала высечь здесь из людских горячих сердец надёжные искры гнева…

С такими мыслями выехал Головатый на степной простор Дикого поля.

Давно он не был здесь, но по известным ему приметам узнавал эту местность. Вон там, за лесной каймою, городок Тор. Немного правее, в степной мглистой долине, где виднеется, словно запруда, узкий горбатый перевал, — река Бахмутка. Она неровной дугою поворачивает на юг и течёт к соляному городку Бахмуту. Туда, в тот городок, Гордей и держит путь. Но поедет он не берегом реки, а стороной — буйно-травной степью. Так безопаснее. Не встретишься с нежелательными людьми. А если даже кто-то и преградит тебе дорогу, то есть где разминуться — можно спрятаться в заросшей высокими травами лощине или в густолиственном буераке.

Конь шёл ровным шагом, выбирая где удобнее. Иногда его грудь раздвигала высокие густые полынные заросли. Сбитая тускло-серая горьковатая пыльца забивала дыхание, клубилась вокруг серой метелицей. Через некоторое время начали всё чаще встречаться кусты тёрна, и Головатый свернул на торный шлях.

Дорога стелилась к Бахмуту, а Гордей всё порывался повернуть на запад. Если переправиться через речку Бахмутку и проехать немного по-над Северским Донцом, то вскоре очутишься в селе Маяки. Там живёт бывший понизовец Пётр Скалыга. Вместе с ним в отряде Кондрата Булавина Головатый мчался от Днепра к Дону, к Хопру. Кажется, именно в этих местах они переходили Бахмутку, когда с атаманом-булавинцем Семёном Драным рвались к местечку Тор, чтобы вступить в бон с царским войском.

Головатому очень хочется повидаться с побратимом Петром Скалыгой.

"Хорошо было бы побывать и в соляном городке, — думает Гордей. — Разыскать друзей, вспомнить бывальщину: огненный вихрь, смертельные бои-сечи за волю… Да, хорошо бы… Но сначала нужно побывать в Бахмуте, пробраться к тайнику, где спрятаны ценности и оружие, убедиться, что всё цело, решать, как быть дальше с ними. А тогда уже можно думать и о другом…"

Смеркалось. Городок обступала тьма. В широкой низине над рекой мигали в окнах хат огоньки. Над соляным промыслом сквозь чёрную пелену ночи в небо вздымалось бледноватое зарево.

За околицей в зарослях Головатый стреножил и пустил пастись коня. Там же, около приметного дерева, оставил свою бурку и направился к околице городка. Никем не замеченный, он миновал солеварни, перебежал улицу, что вела к мостку через речку, садами добрался к крепости и залёг в дубовой рощице вблизи церкви.

Церковь в Бахмуте — самая приметная постройка. Округлым, будто огромная груша, куполом она величаво возвышалась над приземистыми хатками, над вершинами деревьев. Церковь эту возвели казаки Изюмского полка, которые селились над Бахмуткой. Они варили здесь соль и несли сторожевую службу в крепости.

Когда совсем стемнело, Головатый, убедившись, что поблизости нет никого, вышел из засады. Крадучись подобрался к церковной стене, к её северному крылу.

Там на уровне одного аршина отмерил от каменного фундамента растопыренными пальцами — большим и указательным — влево двенадцать пядей, нашёл на кирпиче неглубокую трещину. От той метки отмерил ещё три пяди вниз, к ребру ничем не приметного кирпича, и начал его расшатывать. Но кирпич не поддавался, лежал неподвижно.

"А может быть, я ошибся?" — подумал Гордей.

Он перемерил во второй раз. Но пальцы снова коснулись того же кирпича. Тогда Гордей для измерения взял расстояние между большим и средним пальцами. Когда он перемерил в третий раз, то под рукой оказался уже новый кирпич. Надавил на него. Кажется, пошатнулся. Гордей надавил ещё раз, затем ухватил за едва заметный выступ и вытащил. В неглубокой выемке в стене нащупал то, что искал: большой медный ключ.