Тотырбек Джатиев - Пламя над Тереком

— Так не получается, начинают зверем пугать… Тьфу, проклятые!

Машина забуксовала на пригорке, Булычев и Тахохов спрыгнули в вязкую грязь.

Недалеко от черной воронки, казалось, сидел, согнувшись, молоденький немецкий солдат. Мокрые белокурые волосы слиплись на белом лбу. Солдат мертво смотрел одним глазом в небо.

— Совсем еще дитё…. — угрюмо сказал Габати и первый раз в жизни не обрадовался гибели врага. — Бросят его, как собаку, в яму, лопаты сровняют землю — ни креста, пи кола, и никто в мире не разыщет эту безвестную могилу…

Раздумья Тахохова были прерваны капитан-лейтенантом:

— Что дитё — это верно. Только и его мы не просили на нашу землю…

Дорога круто повернула на север, и «виллис» въехал в Гизель. Машину пришлось поставить в ближайшем свободном дворе — все улицы были запружены разбитыми пушками, автомобилями, двуколками, артиллерийскими фурами, имуществом связи. На разрушенных стенах многих домов и сараев предостерегающие надписи: «Мины!»

Возвращались беженцы, жившие в лесах, в низких сырых землянках и шалашах Кобанского ущелья. Лица бледные, изнуренные… Возбужденные возгласы, слезы радости и слезы печали…

У закопченной печи причитает старая женщина в черном платке:

— Горе мне! Гнездышко мое!.. Где стены? Одна печь осталась. Горе вам, детки солдатские — внуки мои. Где вы будете жить?.. О, горе нам, горе!..

Два старика в ветхих полушубках подходят к женщине, успокаивают, ведут ее с внуками в свой чудом уцелевший от разрушения сарай. Причитания постепенно затихают…

В северной части села расположилась какая-то гвардейская часть. Возле двух дымящихся котлов выстроились ребятишки с котелками и кастрюлями. Проворные повара наполняли посудину кашей, а сидящий на железном бочонке пожилой солдат выдавал каждому по увесистой селедке и краюхе хлеба.

— Налетай, не зевай! — кричал белобрысый полнолицый повар. — Эй, малыш, гукни там, нехай все, какие есть, сорванцы бегут кашу лопать, пока горячая.

Габати остановился около большой, срезанной снарядом акации, хотел что-то сказать Булычеву, но подошедший старик в рыжей допотопной бурке и в маленьких очках перебил:

— Здравствуйте, люди добрые!.. Ирон?

— О, ирон! Из Майрамадага. Здесь вот моя родственница Зарифа жила. Где она?

Старик с удивлением посмотрел на Габати: такой пожилой — и солдат.

Габати понимающе улыбнулся. Правда, вид у пего был не совсем обычный. Да что с того! Сегодня чуть свет облачился в подаренную Ворожищевым пехотинскую форму, свою крестьянскую «спецовку» разведчика запрятал в надежном месте на чердаке, оставил только теплую юрскую шапку, привинтив к ней «капусту» с золотым якорем. Орел!..

— Жива твоя Зарифа, джигит, — по-осетински ответил старик. — На площадь она пошла. Там комиссия работает…

— Какая комиссия? — поинтересовался Булычев.

— Она настоящая, товарищ командир. Там целая гора мешков и чемоданов! Фашисты награбили… Вот, — старик вытащил из кармана большую связку ножей и вилок кубачинской работы. — Дочка уезжала на фронт и подарила мне, а герман-бандит забрал. Теперь секретарь Совета, Муртуз, достает, к примеру, какую вещь и спрашивает у народа, чья она. Нашелся хозяин — и получай свое добро назад. Только разве сразу найдется хозяин. Комиссия будет потом ходить по домам. Мне-то повезло…

Возле большого каменного дома лихо наигрывал баян. Баяниста загородила большая толпа людей.

— Кажется, наши! — сказал Габати. — Клянусь святыми, это та самая гармошка, которая играла у Дома Красной Армии в Орджоникидзе. Мы ездили тогда медали получать.

При подходе к дому встретилось неожиданное препятствие. На середине улицы стоял плечистый мужчина на костылях и кричал, указывая на вынесенный стол с вином:

— Кто не выпьет стакан гизельской — на праздник ходу пет! Кто не выпьет араки…

Он без конца повторял эту фразу, подкрепляя ее широкой улыбкой.

Пришлось заручиться этим необычным пропуском.

Сельчане обнимали моряков, а тех, у кого орденов и медалей было много, качали.

Габати заметил, что некоторые девушки целуются с солдатами гораздо больше п дольше, чем положено в таких случаях.

— Эх, старость — не радость… Кхе-кхе… — прокашлялся Габати. Обидно, что ни говори, — добро бы хоть одна бабенка бросилась к нему с объятиями.

Побыв еще некоторое время на этом стихийном празднике сельчан, Булычев и Габати направились к своему «виллису» и развернулись на северо-запад к селению Нарт, где их давно ожидал Бета Цаллагов.

Выбрались на Архонскую дорогу. И тут Габати вдруг услышал гул самолетов и встревожился:

— Коршуны! — Он хлопнул водителя по плечу. — Сворачивай!

— Ты что, Габати, своих не стал узнавать? — очнулся от задумчивости Булычев.

— Своих? — недоверчиво переспросил Габати. — Узнаешь, когда их не видать!

— А ты по звуку… Вон они, «ИЛы», а за ними — Яки»… На запад идут… — успокоил Булычев, показав на красивый строй наших штурмовиков и истребителей, летевших, прижимаясь к горной цепи.

— Тогда ладно.

— Сталинград… Вот где теперь решается судьба войны!.. А стервятников немецких ты не бойся: прошло время, когда они охотились за одиночными бойцами!

— Как не бояться? — возразил Габати. — Не случись тогда рядом Бета, прах бы мой никто не нашел… Юлтузку бедняжку, на куски разнесло… И ни одного нашего самолета не было…

— Зато теперь есть. За один только день — первого ноября — над Гизелью было шестнадцать воздушных боев. Наши летчики и зенитчики тогда сбили восемнадцать и повредили двенадцать фашистских самолетов. Правда, мы тоже потеряли одиннадцать машин…

— Девушка-разведчица наша, говорят, в лесу у Майрамадага летчика спасла. Это правда?..

— Если говорят, значит, правда, — усмехнулся Булычев. — Это с Самсоном Мкртуманяном несчастье случилось. А Валя Александрова — храбрая танкистка — доставила Самсона в госпиталь. Увидела его в лесу около сгоревшего самолета, когда возвращалась из разведки, перевязала раны и увезла на своей танкетке.

— Как попал Самсон в беду, неужели немец перехитрил его?

— Мы же с тобой видели. Позавчера это было — во время штурма Гизели и Новой Санибы. Помнишь, четыре «мессера» напали на одного нашего штурмовика? Вот здесь! — Булычев показал на черные лесистые горы между Гизелью и Майрамадагом.

— Как же, помню! Два самолета он сбил, они в лес упали, а третий — с огнем на хвосте — удирать бросился… Ай, герой!

— Еще какой!.. А Кубати Карданов! Слышал про такого сокола?

— Он что, из кабардинцев будет?

— Забыл только, из какого он села. Кажется, из Ашугер.

— Знаю такое село! Бывал там… Мать, отца, сестер его разыщу, руки им пожму, скажу спасибо от осетинского народа!..