Кейт Куинн - Сеть Алисы

Рене как будто решал, чем отозваться на ее откровенность: ироничной усмешкой или хмурым взглядом? Слава богу, он выбрал усмешку.

– В конечном счете, Маргарита, я приучу тебя не обращать внимания на досужую болтовню. Ты обретаешь свободу, когда опираешься лишь на собственное мнение и плюешь на чужое. – Даже голый – бледное гладкое тело, оттененное простынями, – он не утратил изысканности. – Значит, на выходных едем в Лимож, я беру тебя с собой. Если угодно, для персонала можешь сочинить историю о заболевшей тетушке. А я при всех выражу тебе свое недовольство.

– Спасибо, мсье.

Эва не собиралась ехать с ним в Лимож. Если все сложится удачно, через два дня кайзер будет мертв, и мир переменится.

Конечно, это не просто , – говорила она себе. От смерти одного человека, пусть и короля, маховик войны враз не остановится. Но даже если бойня не прекратится, мир станет совсем иным. И Борделону придется делать срочный переучет союзников и врагов, он забудет об утехах в Лиможе.

Дни до приезда кайзера ползли со скоростью ледника, но еще медленнее тянулись ночи в безукоризненной постели Рене, хоть Эва и вызнала кое-что о местном аэродроме, наверняка полезное дяде Эдварду. Наконец Главный день настал. Утро его, выдавшееся жарким и душным, «цветы зла» встретили в молчании. Лица быстроглазой Лили и осмотрительной Виолетты горели надеждой столь яростной, что ее следовало немедля затоптать, точно гидру. Втроем они поднялись на травянистый холм.

– Не надо бы нам сюда приходить, – сказала Виолетта.

– Уймись, – ответила Лили. – Я сойду с ума, если буду сидеть дома, прислушиваясь, не летят ли аэропланы. И потом, как я составлю отчет, не увидев результата? Все прочее подождет.

– Идея негожая, – пробурчала Виолетта.

Однако назад они не вернулись, а, миновав разоренные фермы, заняли позицию на пологом взгорке, откуда открывался вид на железнодорожные пути. Именно отсюда Лили и Эва выбирали место для бомбового удара. В угрюмом молчании Виолетта жевала травинку, Эва стискивала и разжимала кулаки и только Лили без умолку трещала:

– Давеча, проезжая через Турне, я купила просто кошмарную шляпу: розаны из голубого атласа и вуаль с мушками. Я оставила ее в вагоне, наверное, она и сейчас там. Ни одна уважающая себя проститутка не позарится на розанчики из голубого…

– Заткнись, а? – рявкнула Эва, и даже Виолетта наконец разомкнула уста:

– Спасибо, что угомонила ее.

Все трое не сводили глаз с путей, словно одним усилием воли могли их воспламенить. Солнце забиралось все выше.

Самой зоркой оказалась Лили.

– Кажется…

Султанчик дыма. Поезд.

Состав появился беззвучно – с такого расстояния не услышишь ни лязга колес, ни пыхтения паровоза. И деталей не разглядишь. Но по сведениям Эвы, это был тот самый поезд, в котором кайзер Вильгельм совершал секретную инспекцию фронта.

Эва взглянула на голубое небо. Пусто.

Маленькая рука Лили отыскала в траве и крепко сжала ее ладонь.

– Твою же мать! – процедила Лили, глядя в небо. – Хмыри английские…

Поезд чуть приблизился. Хватка Лили уподобилась тискам. Второй рукой Эва отыскала и стиснула руку Виолетты. Та ответила тем же.

Когда возник басовитый стрекот аэропланов, Эва подумала, что сердце ее сейчас остановится. Сперва послышалось нечто вроде шмелиного гуденья, а затем появились два самолета в боевом порядке. Эва не разбиралась в монопланах и бипланах, вообще ничего не знала о летательных аппаратах, просто запоминала то, о чем за десертом говорили немцы. Однако эти аэропланы были так прекрасны, что у нее перехватило дыхание. Лили тихонько материлась, но брань ее была сродни молитве. Виолетта окаменела.

– Я даже не знаю, как они поражают цель, – бормотала Эва. – Пилоты просто сбрасывают бомбы?

Теперь рявкнула Лили:

– Заткнись, а?

Поезд приближался. Аэропланы чертили круг в голубом небе. Ну! – мысленно взмолилась вся троица. – Давайте! Пусть все закончится этим летним днем, наполненным ароматом разогретых трав и птичьим щебетом.

На таком удалении не разглядишь капли сброшенных бомб, не услышишь пулеметные очереди или что там полагается. Но пламя и дым взрывов увидишь. Аэропланы лениво кружили над поездом, точно орлы. Вот сейчас , – подумала Эва.

Нет, ничего.

Ни дыма. Ни пламени. Ни искореженных рельсов, ни вагонов, летящих под откос.

Кайзер благополучно проследовал в Лилль.

– Не вышло, – пролепетала Эва. – Не с-сумели.

– Или бомбы оказались бракованные, – в нескрываемой ярости прошипела Виолетта.

Сделайте еще заход! – мысленно умоляла Эва. – Попробуйте снова! Однако аэропланы, теперь казавшиеся не гордыми орлами, но общипанными воробьями, скрылись. Почему?!

Да какая разница! Кайзер жив. Он объедет позиции, поглядит на солдат в окопах и одобрительно кивнет, увидев, что в Лилле городские часы переведены на берлинское время, а бульвары снабжены табличками с немецкими названиями. Вот разве что он решит отобедать в «Лете», и тогда Эва получит шанс воткнуть столовый нож ему в спину или подлить крысиного яду в его шоколадный мусс. В противном случае он, живой и здоровый, вернется в Германию и машина войны покатится дальше, целехонькая, как только что проехавший поезд.

– Ну и ладно, – проскрежетала Виолетта. – Смерть кайзера привлекла бы сюда всю немецкую контрразведку. И нас бы непременно взяли.

– Не п-похоже, что война закончилась. – Эва не узнала свой голос. – Теперь вряд ли что из-з-з… – Так и не осилив слово, она встала и машинально отряхнула юбку.

Не шевелясь, Лили смотрела вслед удалявшемуся поезду, лицо ее как будто сразу постарело.

Виолетта глянула на нее, сверкнув очками.

– Поднимайся, Лили.

– Будь они прокляты… – Лили покачала головой. – Ах, сволочи…

– Ну же, милая, вставай.

Лили поднялась. Попинала траву, а потом вдруг мрачно, чуть заметно усмехнулась:

– Не знаю, как вы, пташки мои, а я сегодня напьюсь вдрызг.

В любом случае Эва не смогла бы составить ей компанию за стаканом паршивого бренди или виски. Вечером у меня Рене , – подумала она. – И завтра. А на выходных от него не отделаться ни днем ни ночью .

Вечер делился на части. Горячая ванна, затем минут десять относительного покоя: шелковый пеньюар, слегка липнущий к чуть влажному телу, большой бокал ликера. Рене ставил какую-нибудь пластинку, например Дебюсси, и рассуждал об импрессионизме в музыке, живописи и литературе. Это была легкая часть. От Эвы требовалось лишь восхищенно внимать.

Потом Рене забирал у нее бокал и вел в спальню. Наступала трудная часть.

Долгие-долгие поцелуи. Он никогда не закрывал глаза, немигающий взгляд его ловил малейшие перемены в ее лице. Потом он медленно стягивал с нее темно-розовый шелковый пеньюар, неторопливо укладывал ее на безупречно свежие простыни и голый ложился сверху, но не спешил войти в нее.