Галина Пономарёва - Щит и вера [litres]

– Григорий, ты, что ли? – ахнув, воскликнул он. – Как же это? Где ж ты был столько годов?

– Вот был… Об этом после. Ты – Василий Гамозов? А где же мои? – не дожидаясь ответа, спросил Григорий Самсонович.

– Дак Марью Назаровну твою раскулачили за братьёв, что с белыми ушли, дом ваш разобрали коммунары, а теперь в нём колхозная контора располагается, а она, Марья твоя, родительский дом заняла. Там и живёт с сыночком Савушкой, – суетясь, скороговоркой выпалил Гамозов. – Это надо же так! Бывает же такое! – не перестал охать и удивляться Василий.

Не дослушав его, Григорий пошёл в другую сторону села, к дому, из которого когда-то сватал свою жену. Его встречали односельчане. Многие не узнавали, а кто признал, тот долго глядел вослед солдату. Григорий подошёл к дому. Вид у него был жалкий, хотя когда-то Носковы были крепкими хозяевами, торговали лесом, и дом их был один из лучших на селе. Много лет к нему не прикасалась мужская рука, весь он врос в землю, почерневшая крыша явно давала течь, а от больших ворот осталась только половина, и та не знала, на какую сторону упасть. Возле дома он увидел юношу, который точил лопаты, готовясь к огородным работам. Григорий даже не понял, что этот юноша делает возле марьиного дома, и только через некоторое время осознал, что это же Савва! Когда он уходил на фронт в 14-м году, ему всего два годика было, а сейчас… шестнадцать годов!

– Ну что, сынок, инвентарь к пахотным работам готовишь? Дело! А мамка дома?

– Дома, дяденька. А ты к нам, что ли? Чей будешь? – вопросом на вопрос ответил юноша незнакомцу.

– Я – отец твой, Григорий Самсонович Зыков, – как можно спокойнее ответил он.

– Нет, дяденька, мой тятя на фронте в пятнадцатом году погиб! – с удивлением возразил юноша.

– Да пойдём в дом, милый, там всё и объясню! – с нескрываемым волнением обратился к сыну Григорий.

Он сам открыл дверь, а Савва нерешительно шёл за ним. Марья ухватом что-то делала в печи, не глядя на вошедшего в дверь, бросила:

– Савушка, водички надо бы натаскать в дом да корову напой. Сделай, сынок, по-быстрому, да отобедаем, – не поворачиваясь, обратилась она к сыну.

– Здравствуй, Марья! Это я, Григорий! – с волнением в сердце сказал Григорий Самсонович.

Жена, не поворачиваясь, словно боялась, что видение исчезнет, сказала:

– Григорий, и впрямь ты, что ли?

– Марья, да ты погляди на меня, не бойся, не призрак я! – всё больше волнуясь, продолжал Григорий.

Марья Назаровна резко развернулась, увидев мужа, рухнула без чувств Григорию на руки.

– Мамка, мамка! – с испугом закричал Савва.

Через несколько минут Марья открыла глаза, руками ощупала лицо Гриши и заголосила. Откуда только она вспомнила причеты, или они всегда живут внутри русской женщины до случая, ну вот он и представился Марье Назаровне.

– Из плену я, из Австрии, год, почитай, иду, – дрожащим голосом пытался объяснить своё появление Григорий Самсонович. – Насмотрелся я в России, что делается! Сколько кровушки людской льётся! Колхозы создают! Ладно, посмотрим, как жить будем, всё потом…

Любопытные селяне толком ничего не узнали о Григории, да и он почти ничего не объяснял. Говорил, как отпустили из плена и довезли до границы с Белоруссией, а дальше пешком через всю Россию прошагал до дому. Печаль накатилась на Григория: нет ни братьев, ни хозяйства, ни дома своего родового!

Из рассказов Марьи узнал он о гибели своего старшего брата с сыновьями. Что тела их даже не дали предать земле, а бросили в пылающий огонь горящего дома, про племянниц и жену Калины, про исчезнувшую внезапно семью Анисима, о тесте и многих сородичах, кои погибли, исчезли в классовых битвах Гражданской войны.

Через неделю свою единственную коровёнку, под рёв Марьи, он сдал в колхоз, в который попросился его записать. Председательствовал всё тот же бывший коммунар Иван Прозоров. По своей натуре он был незлобив, Зыкову Анисиму сочувствовал даже.

– Ну что ж, за такую сознательность, Григорий Самсонович, принимаем тебя и твою жену в колхоз! Пусть смотрят единоличники на твой пример! – не растерявшись, огласил своё быстрое решение председатель. – И корову твою берём в колхозное стадо, о чём сейчас выдам тебе документ, а ты напиши самолично заявление о вступлении в колхоз.

Григорий понимал, как опасно сейчас любое неповиновение. Под угрозой жена и сын! Узнать об Анисиме ничего не удалось. Его ознакомили только с решением окружного ОГПУ о высылке на спецпоселение семьи Анисима, но куда, конкретно никто не говорил. Понимал, что активные поиски брата сейчас опасны, необходимо подождать. Григорий стал помогать племянницам и сестре Анне Самсоновне, которые очень обрадовались появлению дяди и брата. Однако в положении племянниц и сестры ничего изменить было нельзя – «семьи врагов народа». Марья тоже всё стонала, что навлечёт Григорий своими племянницами и на них беду. Пришлось вести себя тихо. В семье оставшихся женщин появился мужчина. Это сразу стало видно по поправленным воротам, обновлённой крыше, ограде. Григорий обустроил землянки племянниц и сестры, но ходить к ним средь бела дня не решался.

Тавангинские поселенцы за лето поставили три избы и кое-какие постройки. Старшим в поселении комендатурой был назначен Анисим Самсонович. Ссыльные на разбитых огородах и запашных клиньях посадили и посеяли свой будущий урожай. Трудились семьями от рассвета до глубокой ночи. Скотину завести не разрешили. Но с сентября на поселенцев была наложена трудовая повинность. Принудительный труд забирал много времени, так что домашние дела во многом легли на женщин и детей. Мужчинам же и юношам-подросткам вменялось строительство длинных бараков и обустройство их. Поселенцы понимали, что энкавэдэшники готовятся принять «пополнение». И в двадцать девятом, особенно в тридцатом, тридцать четвёртом репрессированные крестьяне пошли партиями. Если первые прибывшие в места поселения репрессированные жили как единоличники, то в тридцатые годы сосланных объединяли в трудовые лагеря.

Летом на плотах их в огромном количестве доставляли в поселение. Анисим, как старший, пытался хоть как-то наладить жизнь вновь прибывающих людей. Двигаясь на баржах по Оби, а потом на плотах по таёжным речкам, они ничего не могли брать с собой. Смертность была настолько велика, что погосты росли быстрее, чем численность поселенцев. Ни продуктов, ни медикаментов им было не положено. Истощённые, они умирали от голодной дистрофии, дизентерии. Начались эпидемии, не раз прошёлся по людям сыпной тиф. Оставшиеся в живых также отвоёвывали землю у тайги, но не все выдерживали и это испытание. Однако численность поселений значительно выросла. Как правило, первые три года переселенцы жили в трудовых лагерях, занимаясь лесозаготовками, затем их переводили на поселение. Тавангинские спецпоселения превратились в большие сёла. До 1934 года семьи жили единоличными хозяйствами. Переписка была запрещена. Анисим не знал ничего об оставшихся в родном Луговом родичах. Да и остался ли кто? Весной тридцать четвёртого года репрессированных и прочих поселенцев ссыльного таёжного края стали приписывать в колхозы. Анисим Самсонович пережил вторую волну коллективизации. Поднявшись своим трудом на северной земле, он сдал свой скот и инвентарь в колхоз «Красная звезда».