Галина Пономарёва - Щит и вера [litres]

И тут далеко-далеко раздался крик:

– Ма-ру-ся! Ма-ру-ся!

И она стремительно побежала туда, откуда шёл этот возглас, к тому, кто звал её. Раздвигая руками высокий стебель пшеницы, словно плывя по чудесному морю, девушка летела, парила над бескрайним полем, в голубизне неба, в лучах щедрого солнца! Вот она подошла к комбайну, где сидел её Гриша. Не останавливая машину, юноша подал руку подбежавшей Марусе.

– Прыгай сюда ко мне! Вот так! Молодец!

Маша присела на его колени и почувствовала через тонкий ситчик своего платья колкость грубых рабочих брюк Григория. Комбайн загребал солому и укладывал в валки. Они ложились ровно в рядки. Недалеко от них шли ещё комбайны, их было много. Измельчённая соломенная труха засыпала глаза, забивалась под платье, но всё равно девушка наслаждалась увиденным. Гордость за своего Гришу, за его работу, ловкость делали её счастливой! Любовь растекалась в каждой клеточки её тела, нежность переполняла и излучалась в её глазах, ярко рдела на её алых губах.

– Неужели это я? А это мой Гриша? – спрашивала с волнением она себя, и сердце стучало так, что, казалось, сейчас вырвется наружу.

– Да, да, это я! – отвечала она себе.

Душа её пела и расцветала небывалым соцветием!

– Что-то ты, донюшка, перестала кушать? И щёчки твои побледнели? Не приболела ли, моя красавица? – озабоченно спросила Евдокия свою ненаглядную, наблюдая за похудевшей, грустной дочерью.

– Мама, мне с тобой надо поговорить.

– Дак сказывай!

– Ребёночка я жду…

– Что ты такое говоришь, донюшка?

– То и говорю, что ребёнок скоро у нас с Гришей будет! Два месяца как уже в положении. Гриша хотел свататься, да я ему не позволяю. Боюсь я тятю, зашибёт его! Что делать, маманя? Может, няньке браткиной сказать? Тятя её жалует! Да братец уговорит замуж меня отдать за Гришу!

– Что ж ты наделала! Марусенька ты моя! Отец наш горяч! Во гневе страшен, зашибить может! Чужак нам Гришка твой!

– Если не отдадите меня за него, из дому убегу! Люб он мне, мама! – Глаза Маши смотрели холодным и злым зверьком.

Евдокия поняла, что дочь не отступит.

– Не буду я счастье твоё застить! Сначала Савелию обскажу и Варваре его, няньке твоей, а уж они и к отцу приступят.

– Не затягивайте с этим делом, маманя!

– Сегодня вечерком и схожу до них. Делать нечего. Свадьбу играть надо быстрее, другим дело не поправишь! Уборка завершилась, свадьбы на селе пойдут.

Евдокия словно в кипяток разом окунулась. Жар по всему телу пошёл, и в голове молоточки застучали.

До вечера размышляла она о том, как к делу приступить. По вечерним сумеркам пошла в дом к сыну.

Жена сына, Варвара, встретила Евдокию, как всегда, приветливо. Рассказав со слезами на глазах Савелию о горе, которое приключилось с Марусей, она, затаив дыхание, ждала реакции сына. Как и отец, Савелий был горяч и строг. Евдокия больше надеялась на сноху, что та смягчит гнев сына и он поддержит мать в её страхах и переживаниях, как это было уже не единожды. Варвара была для Маруси почти матерью. Помогая растить дочь стареющим родителям, она постоянно возилась с ней, а после рождения Анны и вовсе привязалась. Девочки фактически росли вместе. Маша с раннего детства называла Варю нянькой, что стало привычным для всего семейства.

– Вот, маманя, это всё твоё воспитание: пусть дома сидит, сама всё сделаю! Маруся то, Маруся это… Вот и получите результат! Сам бы её, гадину, раздавил! – в бешенстве закричал Савелий.

– Савва, ну что ты? Ведь любят они друг друга! Надо было Григорию не слушать Марусю и давно со сватами прийти! Что уж теперь! К свадебке надобно готовиться! – вступила в разговор Варя. Её спокойный голос отрезвляюще подействовал на Савву.

– Тятя точно не станет празднество затевать. Придётся нам, Савва, поднапрячься. Не будем счастью твоей сестры препятствия чинить, – продолжала Варвара.

– Чужак нам Гришка! Веры нашей не знает! Казачишка обглоданный!

– Не гневи Бога, Савелий! Григорий – парень видный и работящий, на месте минуты не посидит! Любая наша девчонка за него с радостью пойдёт! А то, что безродный… Савва, ведь война… Сколько их таких по детским домам мыкалось! Разве его в том вина? А что веры чужой, так я ведь тоже «расейская»! Аль забыл, как полюбились мы с тобой? Как тятя отнёсся к любви нашей? А сейчас почитает меня! И Гриша придётся ему по сердцу. Подождать трошки придётся! Горячие вы с тятей!

– Пока ждать будем, дитё родится уж!

– А мы и не будем тянуть! Завтрева начнём подготовку к свадьбе. Тятя, конечно, гневаться будет, может, за стол не придёт! Народ поймёт так, будто старовер не может смириться с чужаком! Придётся тебе с ним, Савелий, потолковать да Марусю поддержать!

– Ох, её счастье, что нет передо мной! Всыпал бы по одному месту, задрав подол! – ещё гневаясь, завершил разговор Савелий. – Пусть не попадается мне на глаза! Не сдюжу, выпорю!

На следующий день Савелий, зазвав отца к себе в дом, составил с ним разговор о сестре.

– Убью подлюку! Принесла в подоле! – метая молнии из глаз, рычал Григорий Фёдорович. – Прижила паскудница с этим черномазым, с цыганом безродным! – не слыша ничего, отец продолжал извергать проклятия и бегать из угла в угол.

– Тятя! Уймись! – ещё громче кричал Савелий. – Смотри, повяжу!

– И ты, щенок, туда же? Давай, давай, накинь верёвочку на старого отца твоего! Так его! Так его!

– Да охолынь ты, тятя! Ничего уж не изменить! Ведь ребёнок скоро родится! Смирись!

– Делайте что хотите! Но моей ноги не будет на вашей свадьбе! И никто, никто меня не заставит туда идти! Поняли? – резко развернувшись к Савелию, продолжал гневаться Григорий Фёдорович.

– Да мы всё сами сделаем, тятя! Сватов никаких не будет! Отведём скромную свадебку, и всё! – пытался вразумить отца Савва.

– Значит, супротив отцовой воли пошёл? Больно самостоятельный стал? Отец тебе нипочём? Ну, ну, давай справляй свадебку! Домой я пошёл!

– Не пущу, тятя! Ты сестрицу убьёшь!

– А ты свяжи меня, свяжи! Ведь уж обещал! Что же ты стоишь?

– Тятя, не зли меня! Что делать-то? Да ведь и Гришка парень отличный! Любая девка обзавидуется! Ну поспешили! Так к тебе ведь и не подъедешь! Ты вспомни, как я женился! Не ты ли вот так же орал да грозился убить меня? А теперь мою Варвару больше меня уважаешь!

После этих слов Григорий Фёдорович вдруг резко и грузно осел. Да, он помнил, как препятствовал сыну в его женитьбе на россиюхе Варьке. Ему вдруг стало совестно перед снохой, которую он полюбил за добрый характер, трудолюбие и смекалистый ум. Она стала его главным советчиком во всех делах.

– Ладно, не трону я Маруську! Отойди, домой пойду!

– Верно говоришь, тятя?

– Сказал – не трону! Чего ещё надобно?