Патрисия Данкер - Джеймс Миранда Барри

Джеймс тонул в зеленом чае, зеленом воздухе и зеленых комнатах, опьяненный бледным овалом лица Барри и странным, тяжелым запахом, окружавшим доктора. Барри говорил легко и добродушно. Джеймс расслабился. Он слышал, как полчища насекомых бьются о сетку. Смеркалось; Барри снова позвонил Исааку и попросил принести лампы. Собака тихо вернулась и прыгнула к Барри на колени.

– …Так что условия для операций весьма улучшились. – Барри погладил собаку. – Я пока не могу лечить там местное население. Но мы начали проводить начальную подготовку некоторых самых способных учеников.

Джеймс смотрел во все глаза, пока доктор говорил о работе и о своих планах по обустройству госпиталя. Чары заключались не столько в разговоре – разговор был о вещах практических, даже несколько специальных, выходивших за рамки понимания Джеймса во всем, кроме самых общих очертаний. В манере доктора было что-то причудливое, но Джеймс не мог понять, откуда это ощущение исходит. Что было в этом человеке такого гипнотического, странного, резкого – настолько, что это казалось намеренной тактикой обмана и соблазнения? Он предлагал Джеймсу еще и еще чаю, пока молодой офицер не забеспокоился, что его мочевой пузырь лопнет. Он страстно хотел оправиться, но не смел попросить разрешения ступить еще глубже в зеленое царство Барри, не смел и распрощаться.

Наконец, когда уже совсем стемнело, Барри отпустил его. Вставая, он осмелился задать личный вопрос. Он не знал точно, кто такой Барри, слышал только сплетни.

– Мы с вами тезки, сэр. – Джеймс помедлил. – Я правильно понимаю, что художник Джеймс Барри – один из ваших родственников?

– Да. Джеймс Барри приходился мне дядей.

– И – простите мою назойливость, но я заметил, что ваше серебро украшено инициалами Ф. де М. Правда ли, что вы имеете отношение к знаменитому аргентинскому генералу Франциско де Миранде?

Джеймс не посмел упомянуть пистолеты.

– Венецуэльскому. Генерал Миранда родился в Венецуэле. Да, он был моим покровителем. Он мне как отец. Он еще жив. Ему уже много лет, но ум его по-прежнему остер. Сейчас он занят важным исследованием по поводу положения несчастных негров на вест-индских плантациях. Я горд, что он, как и раньше, высоко ценит мои труды.

Это было сказано с необычной страстью. Впервые Барри чуть-чуть покраснел. Джеймс поклонился. Он искренне считал, что его следующая ремарка – просто дань вежливости.

– Я, конечно, не верил слухам, но мне говорили, что генерал Миранда сражался на стороне французов.

– В этом случае, капитан Лафлин, вам следовало верить тому, что говорят. Генерал Миранда был и остается истинным сыном Революции. Именно поэтому он поддерживал Бонапарта своей шпагой и своей жизнью. Он верил, как верю и я, что Наполеон был великим полководцем. Наполеон поднялся над Революцией, подавил ее злоупотребления, сохранил все, что в ней было хорошего, – равенство граждан, свободу слова и печати, – и только поэтому овладел властью.

Барри говорил тихо и внушительно. Джеймс побледнел.

– Революция, сэр, – это самое значительное событие нашей эпохи. Мы с вами слишком молоды, чтобы помнить первую вспышку восторга, но нам посчастливилось видеть первые следы ее влияния в переменившемся мире.

Джеймс сидел открыв рот, слушая этот поток изменнических и подрывных речей. Барри славился тем, что выражал свои мысли с обескураживающей прямотой, но тут он превзошел все ожидания. Джеймс в отчаянии огляделся, ища свою фуражку. Если он не покинет немедленно это зеленое логово странных запахов, костяного фарфора, пушистых собак и революционных убеждений, он рискует описаться прямо на ковре. Собака понюхала воздух и заворчала. Оказавшись на улице, Джеймс нетвердым шагом скрылся за углом и долго мочился, прислонившись к зловещему гибискусу. Дорога до городка в светящейся, дрожащей тьме заняла у него почти час, и перед ним плыло огромное небо и бледное, овальное лицо Барри, бесконечное и таинственное, как вечность.

Джеймс думал о своем тезке всю дорогу. Этот человек был похож на ртуть – непостоянный, неопределимый, но все-таки прекрасный. Он так и не смог понять извращенную страсть Шарлотты. Женщина, в конце концов, должна влюбляться в нормального мужчину, не в существо за гранью добра и зла. Но он и сам подпал под чары Барри и сам понимал, что немного влюблен в человека, который имел прекрасную возможность его убить и не воспользовался ею.

Но что же все-таки произошло? Что же могло случиться на том роковом ужине, когда губернатора не было в доме? Чем кончилось дело? Барри был человеком чести. Он никогда не лгал. Он заявил без малейшей двусмысленности, что мисс Уолден – леди, заслуживающая уважения и почтения всякого мужчины, чья репутация безупречна. Он был так уверен в себе и в ее невинности, что был готов поменять слова на пули. Никакой уважающий себя мужчина не дерется на дуэли из-за шлюх. Либо Шарлотта Уолден солгала, либо Барри. Джеймс оставил попытки вообразить себе сцену страсти, которая и вправду далеко выходила за рамки его воображения. И постепенно он совершенно об этом забыл.

Вот что произошло на самом деле.

Взгляд слуги был слишком многозначителен. От Барри не ускользал ни один жест, ни один взгляд, даже напряжение спины или мышц шеи другого человека. Он мгновенно чувствовал перемену. И сейчас, по движению ресниц, по стремительности жеста слуги, отворяющего дверь, по его сдавленной улыбке Барри сразу понял, что сегодня ему предстоит не обычный ужин; что-то было не так. Он вошел в прохладный изразцовый коридор, где крошечный фонтан захлебывался редкими всплесками, а витая лестница уходила в темные верхние этажи. Все как всегда: звук фортепиано, смех Шарлотты, раздававшийся вдалеке, – обычное дело; но, когда Барри шагнул в яркую, модную гостиную, где на его вкус было многовато фарфоровых украшений, охотничьих портретов и китайских ваз, он сразу увидел, что именно не так. Она была пуста.

Лотта вальяжно сидела за фортепиано, весьма недвусмысленно открывая взорам свою знаменитую грудь. Ее брат, красивый и неуклюжий шестнадцатилетний мальчик с редкой порослью на подбородке, подбирал ей ноты и все путал. Он был одет в строгий черный фрак, но хихикал как школьник. Они не слышали, как открылась дверь. Когда обнаружилось, что Барри тихо стоит у другого конца ковра, они вскочили, возбужденные и смущенные, как двое детей, которых впервые знакомят с другом семьи. Шарлотта поскакала через всю комнату, начав кричать задолго до того, как оказалась в радиусе вежливого приветствия: «Доктор Барри! Простите, мы не слышали, как вы вошли. Мы просто дурачились. Как мило, что вы пришли. Так приятно видеть вас сегодня».