Патрисия Данкер - Джеймс Миранда Барри

Барри стал испытывать признательность за сочащиеся язвы, венерические выделения, ветрянку, лихорадку денге, корь, трахому и анкилостомоз. Он знал, с чем имеет дело и что предпринять.

И вот к нему в клинику впервые пришла лучезарная колдунья, мадам Диакону.

– Доброго дня, доктор, – величественно сказала она поанглийски.

Барри встал, поклонился, поцеловал ей руку. В комнате ожидания все уставились на кабинет. Колдунья не закрыла дверь, и Барри тоже не стал этого делать, понимая, что их разговор предназначается и публике тоже.

Вдова села.

Она наклонилась, шелестя черными одеяниями, и не без труда расстегнула туфли. Потом продемонстрировала ему великолепную пахучую желтую мозоль, против которой ее средства оказались бессильны. Первоначальное удивление доктора перешло в веселую улыбку, когда он потянулся за скальпелем и спиртовыми тампонами.

После этого колдунья и доктор стали не только коллегами, но и друзьями.

Теперь она шла к нему снова, взбираясь по кратчайшей дороге, – колдунья решила навестить доктора в весьма необычный час.

Барри встретил ее в тени гигантского грейпфрутового дерева, на котором висели сияющие желтые шары. Колдунья была тучна и слегка задыхалась. Доктор взял ее под руку, чувствуя, как зловещая ласка солнца льнет к лентам старых черных кружев. Она заговорила не сразу. Сначала долго смотрела на море.

– Я пришла сообщить о смерти, доктор, – сказала она погречески. – Но это не обычная смерть. Его принесли ко мне домой рано утром из другого дома в деревне. Там он лежал два дня, я об этом ничего не знала. Он страшно исхудал. Его рвало даже от ключевой воды, и кал у него был черный и пах гнилью. Его лихорадило. Час назад он скончался. Я могла пересчитать все его ребра. Ему не было и тридцати. Это был крепкий и здоровый рыбак с соседнего островка.

– Не дизентерия?

– Нет. Его рвало черной желчью.

Руки доктора были холодны. Он ничего не сказал. Колдунья поняла его молчание.

– Значит, пришла, – тихо промолвила она.

Барри кивнул.

Холера.

Шел 1817 год.

Болезнь зародилась в горячих бенгальских болотах и отправилась в путь вниз по рекам, по дороге уничтожая деревни и оставляя на своем пути дым от влажного хвороста, благовонные погребальные костры и плач за запертыми дверями. Волоча за собой свой темный плащ – жар, вонь блевотины и желчи, перемежающуюся лихорадку и пот суеверий и страхов, – холера упорно двигалась на восток к Китаю, разделила свои легионы и обрушилась на Персию и Египет на западе. Первыми подверглись нападению трущобы Каира, но болезнь не остановилась среди бедняков. Подобно давним моровым язвам, она перешагнула через прибранные изразцовые пороги и ухоженные сады богачей, пробралась сквозь узоры их алебастровых ширм, вошла в двери мечетей и соборов, вскарабкалась, шаг за шагом, от жилищ слуг к ломящимся столам всех правящих классов, чтобы разделить с ними трапезу.

Все широты, все страны пали жертвой ее марша. Болезнь двигалась на север, легко приспосабливаясь к мертвым пустыням льда и снегов. После 1824 года она обратилась к великим степям, поспешила через горы и пшеничные поля России, пересекла обширные пустыни и жирный чернозем, ожидающий плуга, помчалась под широким небосводом. К 1831 году она достигла Англии.

Ее распространение относили на счет миазмов, дурного воздуха. Считалось, что костры обладают мощным дезинфицирующим действием. Их очищающее прерывистое дыхание служило маяком, обозначая продвижение беды. Но на самом деле никто не знал, как болезнь передается и распространяется от дальних деревень к городам, как она карабкается от лачуг бедняков к постелям богачей, пересекает пустые полосы бесплодной земли, преодолевает океаны одним гигантским скачком. Ничто не защищало от ее прикосновения. Никто не знал, почему одних она забирает, а других щадит. Болезнь была судом, предупреждением, знамением и пророчеством, сообщением высших сил, явно чем-то недовольных; она уничтожала земледельца, горожанина, епископа и короля без разбору, без сомнений, без жалости, без сострадания. Гибли целые семьи – от стариков до новорожденных младенцев.

Эпидемию нельзя было сдержать ни покаянием, ни мольбой. Вокруг икон вырастал лес бесполезных свечей. Самый суровый армейский карантин оказывался тщетным. Выгораживались целые городские кварталы, улицы драили, чтобы остановить смертельное шествие. Но эпидемия легко перешагивала через барьеры, уходила от часовых, ехала на катафалках до кордона и продолжала путь. Болезнь прошмыгивала мимо дозоров у ворот, у дверей, в портах, след ее лап бесшумно отпечатывался на дорогах и не был виден в пыли. Слепой неприятель существовал в тысяче обличий и не различал знаков Исхода на каждой двери.

Холера.

Барри несколько минут стоял в одиночестве под своими лимонными деревьями, глядя на то, как колдунья идет восвояси по неровному склону. Потом позвал Исаака и велел седлать гнедую. Он собирался немедленно отправиться к губернатору. Нет, есть он ничего не будет.

Губернатор наслаждался сиестой. Он мирно спал в своей восточной опочивальне с видом на море. Когда Барри проводили в его покои, он еще не пришел в себя и тер красные глаза. Но понять беспокойство и требования Барри ему было трудно не только от полуденной сонливости. Все дело было в соблазнительном цветении его садов, в чистой, спокойной синеве весеннего Средиземноморья. Невозможно поверить в неотвратимую катастрофу, когда живешь среди земного рая. Барри говорил о блокаде порта, строжайших карантинных ограничениях на все поставки, прекращение рыбной торговли между островами и возможном уничтожении Навозной кучи – но губернатор не столько не слышал, сколько не понимал. Барри также потребовал резко увеличить бюджет госпиталя, превратить родильное отделение в изолятор и выделить деньги на дополнительный штат.

Губернатор недоуменно качал головой. Он очень уважал доктора Джеймса Барри. Но, конечно, доктор преувеличивает. В конце концов, речь об одном-единственном покойнике. Болезнь пока не подтверждена. Рыбак даже не был жителем острова.

– Послушайте, Барри, это не слишком все преждевременно? – Губернатор сполоснул лицо холодной водой из бледной белой чаши.

Барри вышел из себя:

– Сэр. Я начальник вашей медицинской службы. Я отвечаю за здоровье и благополучие каждого обитателя колонии. Я предупреждаю вас не о возможном наступлении серьезной эпидемии, а о том, что она уже здесь. Мы можем ожидать тысячи смертей. Мы понятия не имеем, как распространяется болезнь, и пока что не умеем ее излечивать. Наша единственная надежда – предотвратить удар. Подобные действия будут непопулярными и дорогостоящими. То, что я говорю, – это не добрый совет. Это требование принять необходимые меры.