Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

Он не ожидал, что привыкший к войнам полководец окажется сведущ в книжном деле.

— Кое-что известно, — помрачнел Бек. — Знаю, что есть у нас книги, от которых, в отличие от всей нашей истории, кровью не пахнет. Но познания мои скудны, брат. Времени недостает. Так чего же все-таки добился трижды великий Григор Татеваци своим трудом?

— Многого добился. Того, чего не смогли добиться иные из наших царей! — ответил Мовсес, поощренный дружеским тоном Бека.

Бек с любопытством посмотрел на инока, который продолжал:

— Трижды великий учитель и сейчас поддерживает силу духа армянского, веру праведную, сохраняет нашу нацию…

— Интересно, поясни, брат Мовсес, хочу постичь возможное.

— Ты опоздал, тэр Верховный властитель, — улыбнулся инок. — Я начал постигать эту премудрость с семи лет, но пока что едва осилил азы.

Бек постучал по столу пальцами, рассеянно посмотрел вокруг.

— Плох тот полководец, который не стремится познать неизведанное, пусть даже на смертном одре. Скажи, как эти пожелтевшие листы сохраняют в армянах их извечное начало — душу дедов и прадедов?

— Скажу, — самоуверенно произнес инок, глядя в раскрытую книгу. — Хотя не легко это понять. Что ж, послушай, тэр Давид-Бек, слова трижды великого. — Мовсес поднес книгу поближе, помолчал с минуту и прочел — «Бессмертна материя, и она живет постоянно в окружающем. Из одного тела в другое переходят ее свойства…»

Давид-Бек пожал плечами:

— Чем же это речение способствует сохранению нации?

— Не понял? Жаль! — вздохнул инок. — Тем, тэр Давид-Бек, что отец философов утверждает: народ бессмертен и будет жить вечно в своих потомках. Этим трижды великий ратует за освобождение духа от чувства безнадежности, которое так часто проникает в наши слабые тела. Татеваци заверяет: душа и тело неразделимы и возникают они в одночасье. Чтобы сохранить бодрый дух, необходимо сохранять в чистоте и здравии тело, избегать ран и болезней.

— Поясни, если не в тягость…

— Я понимаю так: тело — это родная страна, родной дом, душа — человеческое деяние, разумное и вечное. Если здорова и безопасна родная страна, то и человек в ней живет счастливо. Сохранишь родину, будет жить народ. Сохранишь страну крепкой, крепок будешь и ты.

Все это казалось Беку больше таинственным, чем удивительным. Он вспомнил, о чем доносили агулисские купцы. «Император Петр, — говорили они, — намеревается, в случае если ему не удастся войти в Армению, убедить армянский народ переселиться на берега Каспийского моря, чтобы благоустроить завоеванные им пустынные земли».

В воображении Бека встала вся его маленькая родина с извивающимися реками, горами, снежными вершинами, селами и городами. Кто же бросит свой очаг, свое поле, веками поливаемое кровью и потом предков? Возможно ли, чтобы, покинув тело — родную страну, жила душа — изгнанный народ?

— А душа бессмертна? — спросил он Мовсеса.

— Нет. Трижды великий находит, что душа умирает немедля, едва расстанется с телом.

— А если она переселится в другое место?

— Все равно умрет, подобно горной лилии, сорванной и пересаженной в знойные пески.

Бек пристально посмотрел на инока и возбужденно воскликнул:

— Умрет! Конечно, умрет! Неразумно отрывать древо от родной почвы, народ — от родного очага! — Бек стал ходить по тесной келье из угла в угол. Заглянул Мовсесу в глаза — прочел в них тревогу и недовольство. Приблизившись, спросил: — До тебя дошли тревожные вести?

— Слыхал нечто, — ответил инок. — Говорят, царь Петр советует нам переселиться на приморские пески? Это значило бы отделить душу от тела. Пропадем тогда все, тэр Давид-Бек! Постарайся привести русское войско сюда. Не отрывай народ армянский от наших гор. Душа его не сможет жить без тела. Не простит он тебе…

Бек прикрыл Мовсесу ладонью рот:

— И стены имеют уши, брат Мовсес. Мы полны надежд. Пребудем с ними, покуда не приведем царя с его войском в наши горы. В этом единственный выход. А переселения никакого не будет. И ты до поры молчи! Пусть твоя дума останется неведомой преосвященному. Иначе он сожжет тебя… — Бек положил руку на раскрытую книгу: — Лучше разъясни ее смысл народу, который один является истинным творцом и владетелем этих сокровищ, но не знает о них и блуждает во мраке. Должно быть факелом, Мовсес, надо гореть и освещать дорогу. Не только меч поддерживает дух народа, сила его и в познаниях. Чем яснее мысль народа, тем он могущественнее.

Бек отпил воды из чаши, поставил ее осторожно на прежнее место. На лице Верховного властителя сияло такое величие, какого ни в ком другом Мовсесу не доводилось видеть.

— Буря промчится, брат Мовсес, — снова заговорил Бек. — Много их уже пронеслось над армянским народом. Минет и эта. Я верю в завтрашний день нашего народа. Он будет прекрасным, этот день. Потерпи немного, дорогой. Мы еще с тобой откроем школу Григора Татеваци, ту, что некогда основал его учитель Овнан Воротнеци и которую разрушили наши враги.

— Кое-какие постройки уцелели. И сейчас стоят в Воротанском ущелье, — мечтательно произнес Мовсес. — Скамьи там остались, столы, но все изломаны. Есть залы, но они пусты и немы.

— Мы разверзнем глухие уши и немые уста! — воодушевился Бек. — Сейчас наши соотечественники печатают книги в дальних краях. Я верю, они привезут мастерские в армянские горы. Мы возродим разрушенную школу, вместе с тобой зажжем огонь в очаге, и прольет он свет мысли на нашу погруженную во мглу страну.

— Дай бог, чтобы скорее все это исполнилось! — взволнованно сказал Мовсес.

— Сохранилась могила? — после небольшого молчания, не отрывая взора от книги, спросил Бек.

— Чья? — слегка склонился Мовсес. — Григора Татеваци? Здесь покоятся его останки. У входа в собор.

— Не грех построить церковь на его могиле.

— Ты пожелал доброе, тэр Давид-Бек, — еще более взволновался инок. — Но если хочешь почтить его память, поначалу выполни свое первое обещание, восстанови школу, которая вот уже целых триста лет как закрыта. Татеваци денно и нощно просвещал учеников, и не только законом божьим, но и разнообразными, приятными для души и тела науками. Ты прав, тэр Давид-Бек, что не одним мечом силен народ. Таким же весомым, как меч, является светоч мысли, лампада знания, что горела некогда в нашей стране, пока ее не погасили чужеземцы.

— Зажжем, обязательно вновь зажжем эту лампаду! — твердо сказал Бек. — Откроем школы, заполним их детьми, чтобы они приобщились к наукам. Но время это пока не наступило. Пусть придет желанный день, а уж потом…

Бек встал, прошелся по келье мелкими шагами, словно боясь разбудить уснувшие книги. Несмело коснулся их корешков и, повернувшись к иноку, таинственно произнес: