Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

Вардапет в бешенстве поднял плеть:

— Я вырву твой язык с корнем, мятежник!

— Руки коротки, вардапет, — усмехнулся Мовсес. — Нет у вас совести перед богом и людьми, бездушные! Обрекаете народ армянский на гибель, да еще угрожаете его воину.

Вид у Мовсеса был таким гневным и угрожающим, что вардапет не решился хлестнуть его поднятой плетью, только раскрывал и закрывал рот. А как увидел, что Мовсес потянулся за спрятанным на груди оружием, жалобно взмолился:

— Удались от меня!

— Удалюсь, святой отец, а ты ступай к хану и спасай свою шкуру ценой сокровищ Эчмиадзина и крови народа. Только помни, вардапет Овасап, не будет тебе счастья! Ну, да поживем, увидим.

Мовсес повернул коня назад к базару. Овасап поспешил к крепости. На базаре Мовсес поднял коня, перемахнул через груды моркови и редьки и, врезавшись в толпу, крикнул, сколько хватало сил в голосе:

— Турки идут, эй, народ армянский! Подумайте о себе…

Шум и клокотание людской толпы смолкли тотчас. Но тишина длилась только мгновение.

Вдруг базар заголосил на тысячу ладов. Толпа бросилась на Мовсеса, и его лошадь оказалась в тесном кольце. Красильщик Карчик Ованес, который пришел сюда, чтобы купить дубленую кожу, схватился за кушак Мовсеса и попытался сорвать его с седла.

— Отрежу твой язык, если сказал неправду!

— Братья! — не обращая внимания на угрозы красильщика, крикнул Мовсес. — Клянусь ликом Христа, сегодня в Эчмиадзин прибыл вестник из города Лори! Турки идут, господь свидетель. Мирали хан и святые отцы Эчмиадзина скрывают это от вас. Вон вардапет Овасап полетел в крепость, чтобы спасти свою голову, а католикос бежал в Тавриз. Не будьте беспечными, подумайте, как вам быть. Спитакский перевал чернеет от турецких войск.

— Ворона, ворона! — закипел Карчик Ованес. — Накаркал-таки на землю Армянскую, о, чтоб его… А ну-ка, инок, следуй за мной!

Он взял лошадь Мовсеса под уздцы и с большим трудом вывел ее с базара.

Лавки тотчас позакрывались. Дубильщики кож и кузнецы погасили огонь в горнах. Коробейники собрали свою рухлядь. Женщины подняли вой. Скоро базар опустел.

Мовсес спешился. Карчик Ованес поставил его лошадь в свою конюшню, и они пошли в церковь святого Саркиса. Подойдя к звонарю, Карчик велел ему звонить в колокола. Первым на тревожный перезвон явился вардапет Григор. Двор церкви и соседние переулки наполнились людьми.

Мовсес выбился из сил, по сто раз повторяя то, что он знал, но заговорил снова, когда вместе с князем Ованесом Хундибекяном подошли городские вельможи.

Горестная весть мигом разнеслась по городу, дошла до последнего нищего. Тревожный звон колоколов походил на карканье коршуна. Даже дети, до того беспечно резвившиеся на улицах и во дворах, притихли. Помирились и те, кто сворачивал друг другу скулы из-за разбитой бабки. Дотоле гневавшиеся на невесток старухи свекровушки, сразу забыв о своих притязаниях, прижимали к глазам края фартуков и с сочувствием смотрели на молодух.

Все будничные заботы, раздоры, вражда, все отошло на задний план перед лицом страшной беды.

Вардапет Григор и Ованес Хундибекян направились к хану. К ним присоединились священнослужители города, богатейшие купцы, старшины ремесленных общин.

В крепости тоже было беспокойно. У казарм большими и малыми группами толпились персидские воины: чистили оружие, смазывали его жиром, чинили колчаны.

Персияне, как обычно, приветливо встретили армян.

Наиб сказал, что хан ждал их и скоро выйдет в приемную.

Армяне попросили провести их пока к вардапету Овасапу.

Словно бы обернувшийся статуей, Овасап ответил на приветствие горожан едва заметным движением губ.

Паронтэр Ованес упрекнул его:

— Ты слышал весть о бедствии и проехал мимо, не сообщил нам ни о чем, святой отец!..

— Всякий бережет свою голову! — зло буркнул вардапет.

— То-то и оно! — разгорячился паронтэр. — Выходит, в Эчмиадзине только так и думают! Ну, что же, ступайте, падите к ногам турка, примите магометанство! Спасайте свои головы!

— Будет нужда, и сам пойдешь, — процедил вардапет.

Скоро вышел Мирали хан. Он призвал армян к спокойствию. Поклялся на коране, что не оставит их в беде.

— Не бойтесь турок! — сказал хан посланцам армян. — Шах Тахмаз и ваш католикос с большим войском приближаются к берегам Аракса. Они будут в Ереване еще до того, как турки дойдут до Апарана. Возвращайтесь к себе и будьте готовы к приему шаха и католикоса.

Делать было нечего. Посланцы армян возвратились в город. Надо готовить народ, собирать ополченцев в отряды. Ясно, что им придется защищать свой город.

Мовсес решил вернуться в Вагаршапат за Арусяк. В душе у него все перевернулось после того, что он видел и слышал в Ереване. Все построено на лжи. Мирали хан обманул вардапета Овасапа, а Овасап в свою очередь обманул наивных ереванцев, что вот, мол, придет шах и защитит их. «Как только верят этим обманщикам? — мысленно удивлялся Мовсес. — И что это за мир, что за страна!»

Он не зашел в монастырь. Там все было ему ненавистно и отвратительно. К тому же не мешает поостеречься злых козней вардапета Овасапа.

Мовсес послал к монаху Вагану знакомого юношу с просьбой переслать ему медный крест и Нарек. Тот скоро вернулся, исполнив поручение.

Нарек Мовсес спрятал на груди, а крест долго держал в руках и думал: «Столько сотен и тысяч людей целовали эту холодную медь, с верой, что крест спасет их тело и душу. Прости меня, господи, но как же они заблуждались, как бесконечно заблуждались и заблуждаются доныне! Приди в себя, мой несчастный армянский народ, все-то тебя обманывают!»

Мовсес вспомнил, как верующие целовали руки и полы одежды вардапета Овасапа, а тот при этом с волчьей жадностью смотрел на молодых женщин и нещадно бил плетьми монастырских служек. Как-то даже облил крепостного, который пытался бежать из монастыря, кипятком.

В душе Мовсеса изо дня в день копилась неодолимая ненависть к монастырю, к тупоумной монастырской братии, ко всему, что освящалось веками. Страшные мысли будоражили его душу, потрясали все существо. А сейчас ярость инока дошла до предела. Особенно когда он вспоминал, как вардапет Овасап, со слов Арусяк, обещал ей три золотых, если она согласится остаться на ночь в его келье…

Вот и лачуга Арусяк. Ее нет дома. Пшатовые деревья утратили былое благоухание.

Нужно ждать. Арусяк непременно придет.

И она пришла. Мрак уже ложился на Араратскую долину. Мовсес вошел вслед за ней и обнял любимую, поцеловал ее в завитки на затылке.

— Я думала, ты уже не придешь, душа моя. Овасап еще не вернулся. Приедет — несдобровать мне, — сказала Арусяк и с тревогой посмотрела на Мовсеса. — Господи, как же мне тошно оставаться в монастыре. Не могу больше. Эконом сказал, что этой ночью будет большая стирка. Я не послушалась его, ушла. Как увидела тебя тогда скачущим вслед за вардапетом, голову потеряла, думала, уехал и никогда больше не увижу!..