Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

— Слухи из достоверных источников, хан! — сказал монах Григор.

— Не верь им, кешиш-баба! Ваши опасения совершенно напрасны! — воскликнул хан, а сам подумал: «У них неладное на уме. Услышали об опасности и хотят спасаться. Не иначе. Хотят оставить меня одного. О наивные гяуры, ваша хитрая собака не проведет и паршивой персидской лисы».

— Вай, вай, вай!.. — продолжал он вслух. — И как вы могли поверить в такую нелепицу? Да будет вам ведомо, достойнейшие мужи, султан подписал с Тахмаз шахом мирный договор! Да воззрит аллах благостным взором на шаха! Дни афганца Мир Махмуда сочтены. Он потерпел поражение от шахских войск. Султан поклялся в храме Айя-София, что останется другом персиян. Только, ради аллаха, никому об этом не говорите!.. Это пока тайна.

Хан говорил очень уверенно и твердо. Затем он умолк, довольный мыслью о том, что армяне не могут не поверить его бахвальству. В душе Мирали смеялся над своими гостями. Да и мог ли он сказать им правду? Что, мол, да, турки собрали в Эрзеруме огромную армию и им помогают французы и англичане; что султан решил стереть с лица земли сефевидскую династию. А в храме Айя-София клялся вовсе не в верности персиянам, а обещал привязать шаха Тахмаза к лошадиному хвосту и пустить коня в галоп. Можно ли сказать, что и сам Мирали в великом страхе, что он уже уложил свои сокровища, намереваясь при появлении турок немедленно бежать от них. Сказать обо всем? Ну нет! Не лишился же он рассудка! Не сегодня-завтра турки придут под стены Еревана. Мирали сам возбудит их против армян. Он скажет им: «Это армяне ведут на вас урусов, единоверные братья-турки! Накажите армян». Пусть войска султана хоть на части разорвут Ереван. Ему-то что! Пусть зверь султан насытится богатствами армян, армянской кровью. Зато Мирали спасется от беды… Ему не впервой…

— Будьте спокойны, друзья! — убедительным тоном наставлял своих гостей хан. — Вчера к нам приезжал человек от шаха. Шах обещает добавить нам пятидесятитысячную армию для охраны Еревана. Не затем ли ваш католикос отправился в Тавриз? Вчера он был у меня. Я проводил его со славою и почетом. Католикос, я уверен, приведет это войско. Мой брат тоже собрал двадцать тысяч войска. И он уже в пути. Придет также хойский хан с тридцатитысячным войском. И если султан, не приведи аллах, имеет против нас злые намерения, тогда мы противопоставим его войску стотысячную армию и, заключив союз с урусским царем, навлечем на турок и урусские войска.

— Уста твои подобны храму, великий хан! — в доверчивости воскликнул монах Григор.

— Выкиньте из головы свои подозрения, армяне! — сказал Мирали.

— Можно бы и выкинуть, — покачал головой паронтэр, — только нельзя туркам верить до конца. Вот если бы ускорить приход шахских войск…

— Это верно, — согласно закивал хан, радуясь, что легко уговорил армян. — Затем-то ваш католикос и поспешил в Тавриз. Шах выделит войско, и вместе с католикосом оно прибудет в Ереван. Тахмаз никому не уступит этот город. Ереван — ворота Персии.

— Извини меня, но у некоторых из наших людей есть подозрение, как бы вы не покинули нас в беде, если придут турки.

— Пусть съедят меня черви в преисподней, коли такое может случиться! — воскликнул хан с таким искренним волнением в голосе, что паронтэр Ованес даже пожалел о сказанном.

Хан поднялся, вынул из-под шитой серебром накидки коран, приложил его ко лбу, потом поцеловал золоченый переплет и еще более взволнованно сказал:

— Пусть ляжет проклятие на меня и на весь мой род, если в моих словах есть хоть на волос лжи. Пусть этот коран ослепит моих детей, меня и моих братьев, если я покину вас, оставлю одних без помощи!

— И мы клянемся, хан! — поднялся с места князь Хундибекян. — Клянемся, что единодушно, вместе с тобою встанем на защиту нашего города.

— Это так, да! — воодушевился и монах Григор.

Хан накинул на плечи пурпуровую мантию, пригласил гостей в столовую, обнял паронтэра за плечи и, окончательно успокоив ласкою и любезностью, повел к завтраку. Стол уже ломился от яств.

Через два часа хан провожал своих гостей до самых ворот, — честь, которую он оказывал далеко не всем.

— Что скажешь, святой отец? — уже в экипаже спросил паронтэр.

— Он был искренен, я верю ему! — сказал монах.

— Я тоже. Итак, каким будет наш ответ посланцу Давид-Бека?

— Прежде всего, он не должен знать, что мы были у хана.

Стоя на балконе, Горги Младший с удивлением смотрел на теснившуюся на площади толпу. Между двумя парами скрещивающихся столбов был туго натянут длинных канат. И по нему с головокружительной быстротой из конца в конец бегал канатоходец. Он был очень странно одет. На груди и на рукавах висели мешочки, какие бывают у гадальщиков, и колокольчики. Кафтан на нем был ярко-красный и короткий. Пестрые штаны плотно облегали ноги, а остроконечная шапка напоминала петушиный гребешок. Держа в руках длинный шест, канатоходец ловко подпрыгивал; цепляясь за канат то одной, то другой ногой, свешивался вниз головой, ползал на спине. Толпа пугалась, дружно ахала. Не меньше других удивлялся, в испуге подскакивал и Горги Младший. Никогда еще он не видел подобного чуда. Человек это на канате или сатана?

А внизу с длинным бычьим хвостом бегал похожий на чудище шут: с острыми рогами, с медвежьей мордой и козлиной бородой. На власяном кафтане его были нацеплены собачья лапа, лошадиные зубы, свиные клыки и еще какие-то нелепые предметы. Шут становился порой на голову и, раскинув руки, кружился на месте. Но больше он бегал как бешеный и то блеял козленком, то мяукал, то лаял. А зурначи тем временем надрывались так, что, того и гляди, щеки лопнут. Грохот большого барабана резал ухо.

Канатоходец начал танцевать под музыку. Шут завертел вокруг головы бычий хвост и стал бросаться на зрителей. Одного он целовал в бороду, другому вскакивал на плечи и затем пролезал между ног, третьему карабкался на спину. А после всего собирал дары и выкрикивал:

— Красильщик Гарсеван дал три монеты, а кривой Погос только одну…

Шуточки так и сыпались, толпа довольно гоготала.

Горги Младший был целиком поглощен этой картиной, когда услышал голос толстухи служанки:

— Вот бедняга, прости его господи!..

— За что прощать-то? — спросил Горги.

— Э-эх! — Женщина перекрестилась. — Не видишь разве? Он же канатоходец, — значит, богом наказан. К нему во чрево влез дэв. Вот и будет теперь так плясать сорок лет, пока дэв не подохнет. Жалко мне его!.. Не приведи, господь, такого несчастья, уж лучше станем твоими псами, но избавь нас от зла.

— Как это он так ловко держится на канате, не падает?