Вальдемар Лысяк - Императорский покер

Глазами царя был его адъютант и наиболее приближенный, двадцативосьмилетний князь Петр Долгорукий. Поскольку в данном спектакле он по воле Наполеона сыграл роль первого плана — роль Арлекина — его следует представить поближе.

Долгорукие по прямой линии происходили от Рюрика, осознание чего представляло собой основу интеллигентности Петра Петровича Долгорукого. Пожиратель поляков и фанатичный пруссофил, несмотря на молодой возраст и отмечаемую некоторыми умственную ограниченность, он стал при петербургском дворе одним из предводителей реакции и с высот данного положения яростно боролся с Чарторыйским. Александр доверял ему безгранично и использовал в самых важных дипломатических миссиях, в частности, в Берлин, где как раз, по наущению Долгорукого, прусской полиции был передан список польских патриотов, которые прибыли выразить почтение Александру. Теперь, под Аустерлицем, этот царский любимчик должен был поставить точку над "і".

Повторный визит состоялся 29 ноября. Князь Долгорукий, в своем парадном мундире, вез Бонапарту царский ультиматум, презрительно адресованный: «предводителю французов». Над редакцией этой вот формулировки, освобождающей от титулования "узурпатора" императором, в штабе Александра работало несколько человек, а достигнутый ними эффект был признан "победой перед победой".

Потомок Рюрика встретил корсиканца — усталого, грязного и покорного — возле передовых французских постов. Бонапарт с поспешностью пажа выбежал навстречу Долгорукому и лично, обращаясь к нему преисполненными уважения словами, повел к себе. По дороге Долгорукий лично мог наблюдать, как французские подразделения спешно сворачивают лагерь и собираются отступать, как другие части насыпают шанцы, обязанные это наступление прикрывать. Во время беседы князь относился к Наполеону, словно "к боярину, которого должны сослать в Сибирь", стучал кулаком по столу, требуя безоговорочной капитуляции. Наполео7н юлил, торговался и упрашивал, но когда Долгорукий заявил, что отступить французам будет дозволено лишь тогда, если Бонапарт незамедлительно пообещает отдать всю Италию, Вену и другую европейскую добычу, до него дошло, что комедия переходит в шутовство. Помня, что пересаливать не стоит, ибо у всего на свете имеются свои пределы — даже глупость князя Долгорукова — Наполеон отправил сопляка коротким:

— И прошу меня не оскорблять! Я не согласен!

Долго еще после того, вспоминая свою роль, Наполеон смеялся и даже в официальных письмах называл Долгорукова "un frèliquet" (прощелыгой) [42] Не прошло и года, как осенью 1806 года, Долгорукий, вызванный в Петербург с инспекции турецкого фронта, гнал через всю Россию с такой поспешностью, что все его адъютанты остались далеко позади. В столицу он добрался едва живой и очень долго начал говорить с царем. В тот же день у него резко поднялась температура, и он скончался. — Прим. Автора. .

Князь возвратился к своему царю и вечером того же дня представил ему рапорт, в котором, черным по белому, доказывал, что французская армия находится в состоянии полнейшего отступления, а впавший в истерику Бонапарт думает только лишь о том, как выбраться целым из авантюры, в которую сам же и влез. Тут перепугался уже Александр, и эти опасения были аналогичны тем, что и ранее у Наполеона — что добыча выскочит у него из-под носа. Охотнее всего, он атаковал бы сразу, но прожекторов к этому времени еще не изобрели, так что возникло опасение, что победная армия впотьмах попросту заблудится, тем более, что оба войска разделяло приличное расстояние.

В связи с этим было решено провести несколько организационных усовершенствований. Скомпрометированный "пораженец" Кутузов практически был отстранен от управления армией — руль в свои "помазанные" руки взял сам император. После чего началось передвижение в сторону французского императора, и первого декабря армия остановилась vis a vis противника, на другом берегу ручья Гольдбах. И вновь ночь задержала операцию.

Той ночью в российском штабе на специальном совещании был составлен план завтрашней победы и оговорены детали преследования французов. Кутузов присутствовал на этом шабаше придурков, но собственное отношение к их концепции выразил столь же демонстративным, сколько и тривиальным образом — в самом же начале он заснул и громко храпел. Возможно, именно потому, а еще в связи с плохим освещением от лучины, российский план был разработан крайне небрежно — в нем было полно ошибок, даже расстояния на картах были нанесены неверно, что привело к нескольким весьма неприятным для царской армии неожиданностям. Принципиальная же директива сводилась к двум вещам: всей силой следует атаковать самое слабое, правое крыло французов, после чего внимательно отслеживать направление бегства неприятеля.

Таким образом, "хитрому византийцу" на сей раз хитрости и не хватило. Преисполненный внушенной ему "божьим человеком", Селивановым, мистической верой в свое предназначение, которому станет помогать Провидение, он проглотил приманку, закинутую корсиканцем. Причем, во всех даже мельчайших подробностях. Наполеон сознательно ослабил свое правое крыло, чтобы собрать там головные российские силы и затем, когда наступающие повернутся к нему боком, ударить им во фланг с помощью собственного центра..

Ночь у обеих противоборствующих сторон прошла в атмосфере возбуждения. Обе армии уже знали направления своих завтрашних маневров, обе они были переполнены победными настроениями. Русские — потому что знали, их царь-батюшка взял верховное командование на себя, в связи с чем небеса, хочешь — не хочешь, а просто должны будут выступить на их стороне. Французы были на подъеме по тем же самым причинам — за день перед сражением император заверил их, что не станет полагаться на месье офицеров ("Солдаты, я сам стану управлять батальонами!") и собственноручно станет всем управлять.

Когда Наполеон возвращался с последней разведки (слыша шум российских маршевых колонн, перемещаемых в направлении его правого крыла, он удостоверился в том, что все идет в соответствии с планом), кто-то из солдат подсветил ему дорогу факелом. К нему присоединился еще один, потом третий, и вскоре во французском лагере шестьдесят тысяч наскоро сделанных из соломы факелов и поздравления по случаю первой годовщины коронации императора создали спонтанный и волнующий спектакль "son et lumiére" (звук и свет — фр.). Наполеон назвал эту ночь "прекраснейшей ночью в своей жизни".

Рассвет 2 декабря 1805 года встретил обе армии туманом, медленно вздымавшимся над плоскогорьем Пратцен, где на российской стороне ручья Гольдбах Александр готовился к легкой победе и погоне. "Лицитацию" он начал в семь часов, именно так, как это запрограммировал своим обратным блефом Бонапарт — бросая массы своей пехоты с Пратцена на правое крыло французов. К собственному изумлению, русские встретили там яростное сопротивление корпуса Даву и ввязались в отнимающее их силы сражение. В восемь часов солнце разогнало туман, и император заметил, что главная волна российской армии уже повернулась боком и стекает с возвышенности в направлении "ведущего" ее Даву. В какой-то момент он спросил у командующего французским центром, маршала Сульта: